За 100 лет древний народ пережил две высылки, запрет на язык, столкнулся с угрозой сноса деревень. Но сегодня его представители существуют на грани исчезновения, по-прежнему отстаивая право называться вожанами.

Лужская губа, выход в Финский залив. Вожане прожили здесь сотни лет, но сейчас от многочисленного когда-то народа осталось всего несколько человек.

По вечерам Зинаида Андреевна часто сидит в темноте: электричество выключили, свеча на подоконнике освещает лишь кусок стола. Зимой деревня Краколье Ленинградской области пустует: коренных жителей осталось мало, дачники зимуют в городе, дома стоят закрытыми.

Зинаида Андреевна ложится спать, но ей не спится – где-то неподалеку шумит строительная техника. В округе все время что-то строят: порт, газопровод, дорогу. Глухие удары мешают уснуть.

1950-е
(Пески – Liivcyla)

В 1954-м 16-летняя Зинаида с матерью вернулись домой, в деревню Пески. Они гнали корову, сами шли пешком, родные уехали из Нарвы раньше. Дорога заняла несколько дней: один раз заночевали в снопах у дороги, второй, уже недалеко от дома, зашли к родственникам в ближнюю деревню.

За 10 лет в округе многое изменилось. Ушла воинская часть, стоявшая в деревне во время войны, разобрали и перенесли на новое место, в поселок при рыбкомбинате высокую деревянную церковь, где крестили Зинаиду. В церкви открыли клуб и библиотеку.

…Когда началась война, граничащий с Эстонией Усть-Лужский район Ленинградской области был оккупирован почти сразу. А в 1943 году германское командование решило вывезти в Финляндию финно-угорские народы, проживавшие в зоне оккупации. В том числе вожан.

Самоназвание води – ваддя – трудно поддается расшифровке. Известно также древнее наименование маавячи («народ [этой] земли»). Они жили здесь минимум с XI века, занимая земли к северо-западу от Новгорода, близ Усть-Лужской губы. Из источников следует, что вожане были в основном кузнецами, рыбаками или земледельцами. Историк из Санкт-Петербурга Ольга Конькова пишет, что язычество долгое время сосуществовало с христианством: в XVI веке священнослужители жаловались, что вожане молятся идолам на берегах рек и в лесах, приносят в жертву волов, овец и птиц, а к новорожденным сначала зовут колдунов и только потом несут детей крестить в церковь.

По переписям населения легко проследить изменение численности народа: 5148 человек в 36 деревнях в 1848 году, 1000 человек – в 1919-м, 705 – в 1926-м (последние цифры принято считать заниженными). В 1943 году вожан оставалось порядка 400 человек. В том числе, Зинаида, ее двоюродные братья и сестры, приемные отец и мать.

Зинаида Андреевна Савельева, 1938 года рождения, Краколье. Зинаида Андреевна чистокровная вожанка и последний настоящий носитель водского языка – говорит по-водски свободно, знает песни и стихи. После смерти мужа живет одна.

3 декабря 1944 года всех собрали и повели на станцию Усть-Луга. Зинаиде тогда было пять, она помнит, как шла с родными, – на станции горели высокие костры и стоял конвой с собаками. В теплушках людей повезли на запад, в эстонский концлагерь «Клоога». Семья Таисии Михайловой из соседних Лужиц к дороге подготовилась основательней: напекли хлебов со шпиком, взяли бочку квашеной капусты, засоленное мясо. Их ехало пятеро: трое детей, мать и отец.

Из Эстонии вожан на пароходах перевезли в Финляндию. Семьи Зинаиды и Таисии попали к хорошим хозяевам: мужчины работали, женщины занимались хозяйством, младшие дети, выросшие в Финляндии, начинали говорить по-фински. Но 19 сентября 1944 года СССР и Финляндия подписали перемирие, и интернированные семьи стали собираться домой. Финны убеждали их в обратном: «Нам говорили, мол, мы слушали русское радио, вас домой не повезут, поедете в Сибирь», – вспоминает Таисия (сейчас она живет по соседству, в деревне Лужицы).

Но вожане только отмахивались. В конце 1944 года стали возвращаться: поезда доехали до Выборга, но домой вожан и вправду не пустили. Так Таисия попала в Тверскую область, а Зинаида – в Новгородскую.

Зинаида Андреевна идет домой. С поздней осени до весны она практически единственный житель Краколья. Деревня постепенно умирает, а после того как школу перенесли в Усть-Лугу, жителей стало еще меньше.

Высылка была одним из элементов репрессивной политики большевиков, считает историк, сотрудница Центра коренных народов Ленинградской области, Ольга Конькова: «Вожан намеренно высылали в разоренные области северо-запада России. Многие бежали из этих мест, пытаясь вернуться домой, но их ловили и отправляли назад. А те, кто все-таки возвращался, сталкивались с другой жизнью: их дома были заняты (в 1949 году вышло постановление о продаже домов новопоселенцам), им было запрещено говорить на водском, их считали врагами народа».

Семья Зинаиды тоже пыталась вернуться домой – в 1944 году девочка даже успела проучиться полгода в школе в родной деревне, – но потом их оттуда «попросили», и семья переехала в Нарву. Обжились, старшие дети там женились на эстонках, но после смерти Сталина все-таки решили вернуться. Дома они к тому времени не были десять лет.

«Тогда лучше было не говорить по-водски, – вспоминает Зинаида Андреевна. – Причем открыто это не запрещалось: ты сам делал такой вывод. Бывало, стоят в очереди в магазин вожане, разговаривают, а на них продавщица могла прикрикнуть, мол, чего на своем разболтались. Или в школе могли сделать замечание».

Занятия в школьном ансамбле «Линнуд»: девочки в водских народных костюмах незамужних женщин (белый сарафан, полусферическая шапка пяясиэ, расшитая бисером, оловянными бляшками и белыми ракушками).

В ситуации, когда в обществе есть главный язык, на котором ведется преподавание в школе, издают книги и газеты, велика вероятность, что язык семьи будет считаться непрестижным, экономически менее выгодным, считает лингвист, специалист по языковой политике Денис Зубалов: «Если родители негативно относятся к собственному языку и, как следствие, не используют его при регулярном общении, то и у детей вырабатывается такое же отношение».

Именно так произошло с водским языком, следует из выводов Хейнеке Хенсоо, лингвиста, доцента Тартуского университета: «Поколение, рожденное в 1920-х, со своими детьми предпочитало не разговаривать по-водски. Тогда использование языка этнического меньшинства… скорее говорило о том, что человек плохо владеет языком государственным (то есть русским). В целом считалось, что если ребенок хорошо говорит по-русски, а не по-водски, то ему живется легче».

Усть-Лужский лесной терминал близ деревни Лужицы.

Вожанка Вера Сафронова, учившаяся в школе в 1950–1960-х, вспоминает, как учителя пришли к ней домой и попросили родителей не говорить при дочке по-водски, при этом руководствовались они чисто практической целью – у девочки были проблемы с успеваемостью: «Я отставала по русскому, могла вместо русского слова сказать водское. Меня грозились оставить на второй год, – рассказывает Вера Николаевна. – Из-за этого сейчас я по-водски говорить не могу, могу только понимать».

В общем, число носителей языка упало к 1991 году до 61 человека.

1990-е
(Лужицы – Luutsa)

Утром Нина Константиновна Виттонг вышла во двор своего дома в Лужицах. Зимой в деревне тихо, только снег чуть слышно поскрипывает, если неподалеку кто-то идет. В воздухе разливается слабый запах печного дыма, а кругом лежат высокие, чуть не до пояса, сугробы, сверху присыпанные черным снегом. В последнюю зиму такое стало случаться чаще, иногда снег получается слоеный – слой белый, слой черный. На участке у Виттонг стоят два небольших дома, построенные взамен одного, – тот дом, где Нина Константиновна родилась, где жили ее родители, куда пришли жить они с мужем, сгорел в 2001 году. Считается, что его подожгли: кому-то не понравилось, что жители защищают свою деревню.

В 1990-х в Лужицы приехала невестка Нины Виттонг, Татьяна Ефимова.

Этническая русская, Татьяна вышла замуж за вожанина Сергея Ефимова. Вместе супруги работали на химзаводе в Кингисеппе, а к пенсии отстроили дом и переехали в Лужицы, откуда был родом Сергей. И Татьяна, ранее даже не подозревавшая о существовании такой народности, как вожане, стала изучать родословную мужа и поняла, что он и вся его родня – представители исчезающего народа.

Татьяна стала собирать все, что было связано с вожанами: ездила по архивам (побывала даже в Финляндии), говорила с местными, составляла коллекцию. Практически в одиночку женщина собрала более 70 экспонатов: в том числе костюм незамужней молодой женщины XIX века и другие элементы одежды, обувь… Музей открылся в доме родителей Сергея и Нины, где теперь на одной стороне жил он с женой Татьяной, а на другой – его сестра с мужем.

Нина Константиновна Виттонг, 1947 года рождения, золовка основательницы первого водского музея. Виттонг с мужем Николаем пережили поджог родительского дома, пожар второго музея. Нина уверена, что они с мужем будут последними жителями Лужиц.

«Во второй половине 1990-х водская культура переживала настоящий подъем, – подтверждает Ольга Конькова, – появлялись музеи, курсы языка, люди стали открыто говорить о своем происхождении».

В 2000 году вожанка Екатерина Кузнецова основала группу «Бестиарий», которая играла водскую музыку, вскоре санкт-петербургский лингвист Мехмет Муслимов стал преподавать водский язык в местной школе. Тогда же о вожанах впервые услышала и учительница начальных классов Марина Петрова. Она организовала детский ансамбль «Линнуд» («Птички»), а в 2008-м группа Кузнецовой записала альбом на водском языке «Ваддя». «Мы наконец поняли, кто мы есть, – делится Нина Виттонг. – Стали чувствовать себя свободнее, наконец стало можно интересоваться, изучать нашу культуру». В 2008 году вожан внесли в Единый перечень коренных малочисленных народов. Показалось было, что испытания у этого народа остались позади: возрождаются культура, промыслы, язык. Но очень быстро стало ясно: все совсем не так безоблачно.

Николай Константинович Виттонг, 1945 года рождения, Лужицы.

Сначала сгорел музей. Нина Виттонг связывает пожар с активностью Татьяны Ефимовой: «В конце 90-х у нас в округе начали вырубать леса “черные лесорубы”: километрах в трех от деревни пойдешь в лес, а там одни пенечки. Таня тогда начала бить во все колокола: писать, обращаться. На это она получила письмо, мол, если не прекратишь, будет хуже. А ночью 11 сентября 2001 года нас разбудили соседи: ваш дом горит». Следствие заключило, что был поджог, но виновных не нашли. Музей восстановили, однако вскоре он все равно сгорел – из-за несчастного случая. Несколько лет назад Ефимова уехала из деревни: «Ее подкосил второй пожар», – рассказывает Виттонг. В интервью Татьяна Ефимова отказала: «Не могу и не хочу ни с кем общаться по водской теме».

Тогда же стало ясно, что и возрождение языка невозможно в полной мере из-за провала между поколениями. «Потеряна коммуникативная функция – сегодня в семьях не говорят по-водски. У языка осталась только социально-культурная функция: на нем поют песни, иногда читают тексты, но не более того», – описывает ситуацию Хейнеке Хенсоо. Последний представитель семьи, где общались на водском, умер шесть лет назад.

2000-е
(Лужская губа – Meree-suu)

Почти каждый день летом Алексей Ермолаев, наполовину вожанин, наполовину – ижор, выходит в море. Сначала идет на лодке по речке Лужице, потом выходит в Лужскую губу – там сразу меняются и ветер, и воздух. Выйдя в море, Ермолаев отходит подальше от берега к поставленным заранее сетям – так он зарабатывает на жизнь уже больше 20 лет.

Рыбачит Алексей лет с пяти – бегал с удочкой на деревенскую речку. Рыбаком был и его дед, как и многие в деревне. В юношестве Алексей уехал из деревни, но в 1990-е вернулся. Тогда как раз, с распадом Советского Союза, снова разрешили частную рыбную ловлю (до этого промысел, за исключением совхозного, в приграничном районе был фактически запрещен), и вожане смогли вернуться к своему исконному промыслу. В Лужской губе, вспоминает Ермолаев, рыбачило около 1000 человек: «Была драка за место. Но популяция рыбы не падала, хватало всем». Впрочем, несмотря на весь ажиотаж, рыбаком, считает Алексей, может стать не каждый: «Это опасное занятие. Я и снегоходы топил, а сколько раз через трещины прыгал – бывает, отойдешь зимой от берега, а льдина пойдет трещиной. Приходится прыгать. Иногда даже опытные ребята гибнут – нюансов в рыбной ловле миллион».

Алексей Ермолаев, Лужицы. Его дед занимался рыбной ловлей, сам Алексей, отслужив в армии, вернулся в деревню не сразу, но довольно быстро понял, что его призвание – рыболовецкий промысел. За последние несколько лет правила рыбной ловли сильно ужесточились, многие рыбаки уходят из промысла, но Алексей другое занятие не рассматривает.

В 2007-м над рыбаками и жителями деревни нависла новая угроза. Власти решили возводить Усть-Лужский порт. Местные поняли: проект означает, что Краколье будет застроено, а граница порта подойдет вплотную к деревне Лужицы. Тогда жителям и руководству стройки удалось прийти к соглашению, и деревни застроены не были. «У нас брали подписи, согласны ли мы на дорогу к терминалу, – вспоминает Нина Виттонг. – Сначала называли одно расстояние, мы согласились, но потом нас уже никто не спрашивал, терминалы двигались и двигались, и в результате до них сейчас от деревни осталось 200 метров».

Порт сильно повлиял на жизнь деревни: несколько лет назад из колодцев стала уходить вода, а та, что осталась, практически непригодна для питья – это подтвердили проведенные два года назад пробы. Жительница деревни Лужицы несколько раз обращалась в администрацию Усть-Лужского сельского поселения, но там ничем помочь не смогли. Глава администрации Петр Лимин говорить с корреспондентом NG по телефону отказался.

А с некоторого времени в Лужицах стал выпадать черный снег. Жители, имевшие доступ в порт, рассказали, что видели там беспорядочно сваленный уголь – значит, ветер со стороны терминалов приносил в деревню угольную пыль. Все началось после того, как к новым владельцам перешел самый ближний к Лужицам портовый терминал, «Юг-2», где, как говорили очевидцы, и был свален уголь. (Компании «Морской торговый порт “Усть-Луга”» и «Новые коммунальные технологии» на запрос редакции не ответили.)

Зеленая улица. Лужицы. За последние несколько лет жизнь в деревне сильно изменилась: ушла вода из колодцев, ветром из порта приносит угольную пыль. Но коренные жители уезжать отсюда не хотят.

Порт вмешался и в жизнь Алексея Ермолаева. За каждым рыбаком закреплены определенные участки со своими границами. После строительства порта, по словам Алексея, изменились привычные маршруты рыбы, и ее стало меньше. Ужесточились и правила лова. Из законодательства исключили такое понятие, как погрешность на вылов запрещенных рыб. Теперь, если рыбак положит улов в лодку, а там найдется хотя бы одна запрещенная к отлову рыба, попавшая в сети случайно, ему грозит серьезный штраф. «Видимо, власти решили бороться не с террористами, а с рыбаками», – усмехается Ермолаев.

Нина Виттонг считает, что через несколько лет, когда коренного населения не останется, все застроят окончательно: «Дачников прогонят и всю деревню под снос пустят. Наши Лужицы – как кость в горле для промышленников. Им эта территория нужна».

2010-е
(Краколье – Jõgõperä)

В 2013 году вожанка Вера Сафронова приехала на лето к матери в Краколье. Как-то раз вышла во двор и увидела: незнакомые дети свернули на тропинку, ведущую к ее дому. «Странно, что им здесь нужно?» – подумала Сафронова. Дети прошли к стене дома и погладили старые камни. После этого, описывает Вера Николаевна, в ней как переключатель какой щелкнул: «Стало ясно, что с наследием моей семьи нужно что-делать, нужно это сохранять». Начать Сафронова решила со своего жилища – типичный водский дом на две половины, зимнюю и летнюю, соединенные т-образным коридором и крытым примыкающим двором, был построен в 1907 году. На нежилой половине Сафронова нашла рыболовецкие сети, ловушку на миногу, лопату для пирогов с водским родовым знаком своей семьи по материнской линии, грабли для сбора лесных ягод и другие старинные предметы быта вожан. Находки Вера расположила в сенях – там у нее сейчас устроен домашний музей, стоят стопкой чемоданы, с которыми ее семья была выслана в Финляндию, а потом в Ярославскую область.

Вера Николаевна Сафронова, 1942 года рождения, Краколье. Несколько лет назад, осознав, что история ее рода представляет интерес, вожанка Вера Николаевна устроила у себя дома музей, чтобы сохранить уходящую водскую культуру. Но заниматься исследованиями сложно – поколение ее родителей уже умерло, и многие знания ушли вместе с ними.

«Я хочу сохранить историю своей семьи, чтобы это не ушло бесследно», – рассказывает Вера Николаевна. И сетует, что не может установить назначение всех вещей: спросить уже не у кого – то поколение ушло.

Алексей Ермолаев тоже не планирует переезжать и оставлять рыболовецкий промысел: «Я когда в больнице лежал, долго в море не выходил, соскучился. Как вышел, там сразу все другое: воздух, ветер, одна вода перед глазами. Видимо, это за меня наверху кто-то решил, что я рыбак. Это моя суть».

Сейчас эксперты говорят об угрозе полной ассимиляции вожан – коренной народ исчезает на глазах и через несколько поколений просто перестанет существовать. Но пока этого не произошло. 

Оригинал earth-chronicles.ru