– Когда к вам пришло понимание, что отряд космонавтов – это совсем новая жизнь, что в строевые летчики уже возврата нет?
– Да практически сразу. Мы поняли, что нас ждет совсем иная работа, нежели в истребительном полку, с того момента, когда нас в госпитале стали проверять, причем с таким тщанием, с которым для обычной летной работы никогда не проверяли. Тогда стало понятно, что нас ожидает что-то совсем новое – это раз, что предстоит испытательная работа – два и что все будет связано с риском для жизни – три. Тогда и пошли философские мысли, что теперь уже вряд ли будешь летать, как обычно. Сорок дней шло обследование в госпитале, время подумать было. Причем я-то как раз по общим меркам прошел обследование быстро, остальным пришлось затратить на это куда больше времени.
“ Когда готовился полет трехместного «Восхода», пришлось отказаться от катапультируемых кресел, им в габаритах корабля просто не было места ”
– Сколько человек из вашего полка дошли до этапа углубленной медкомиссии?
– Нас пять человек было. Прошел только я, одного вообще после обследования списали с летной работы, другой стал политработником, трое вернулись в полк и продолжили службу. Перед вызовом на медицинскую комиссию с каждым проводилась беседа, сама по себе секретная, где ты давал подписку о неразглашении. И мы все знали, что проболтаешься – наказание окажется суровым. Собственно, тогда и стало понятно, что все предстоящее более чем серьезно, просто так подобных расписок не брали. По какой теме будем работать, никто не знал, но летчики же народ любопытный – новая техника, новые полеты, новые скорости и высоты, многих это интриговало. А кто чувствовал в себе какие-то сомнения, мог в любой момент развернуть оглобли обратно.
– В какой момент все зачисленные в отряд почувствовали себя одной командой?
– На парашютных прыжках. Первоначально нас было двенадцать, потом зачислили еще несколько человек, хорошо помню, что тринадцатым стал Женя Хрунов. До штатной численности в двадцать человек отряд сформировали только к июню. После зачисления прошла едва неделя – прибыть к новому месту службы, разместиться, а потом нас сразу отправили в командировку в Энгельс, на совершенно секретный тогда аэродром стратегической авиации, где мы и проходили парашютную подготовку. Все пришли с разным уровнем квалификации, тем более что летчики в большинстве своем не любят и не умеют прыгать. Случись что – катапультируешься, но такое раз в жизни случается, а может не быть вообще. Прыгать нужно было научиться хорошо. Нас тренировал Николай Никитин, заслуженный человек, испытатель средств спасения, имевший за плечами самое большое количество катапультирований с реальных самолетов. Он много видел и знал, много полезного нам подсказывал исходя из своего опыта.
– Как вам далась парашютная подготовка?
– Вначале мало что получалось, Никитин меня материл. Я же в свое время гимнастикой занимался, и он: «Елки-палки, ты же гимнаст, а с координацией движений совладать не можешь». К семнадцатому прыжку я уже стал отличником, мы с ним подружились и в дальнейшем он меня даже использовал как инструктора парашютно-десантной службы. Тяжелый был период. Выезжали на полеты в шесть утра, все были в синяках и шишках, руки у всех потрескавшиеся – купола сами укладывали, кожа сохнет очень быстро. И 9 мая после двух прыжков перед строем нескольким из нас вручил новые погоны – специально купил в Военторге. Приказ, конечно, уже был, но он хотел сделать это торжественно, и я стал в тот день капитаном. Очень приятно было.
– Из первого набора на кого вы обратили внимание сразу же?
– Юрий Гагарин, Герман Титов… Юрий вообще был человеком уникальным, его нельзя было не заметить, такой живчик. Вечно истории веселые рассказывает, анекдоты – он очень чувствовал настроение коллектива и всегда мог его поддержать на должном уровне.
Перед полетом Гагарина я прыгал полностью в том снаряжении, в каком предстояло приземляться ему. Скафандр, НАЗ (носимый аварийный запас) на 35-метровом фале, основной парашют, запасной… Нужно было убедиться, что космонавт справится со всем этим хозяйством. Нас сбрасывали с самолета в той экипировке, в какой космонавт покидал катапультное кресло. Я был в состоянии самостоятельно покинуть самолет, а некоторых приходилось выкидывать – слишком большой вес снаряжения. Меня перед прыжком взвешивали – 182 килограмма выходило. Но у меня на груди был еще и мой любимый запасной парашют.
– В свое время мне довелось примерить первый скафандр, и сложилось мнение, что ни надеть, ни снять его самостоятельно невозможно…
– Деваться было некуда, пришлось научиться и этому. В программе тренировок было и суточное нахождение в скафандре в спускаемом аппарате – есть, пить и, извините, санитарное оснащение испытывать.
– Думали вы тогда, что станете рекордсменом по пребыванию в отряде космонавтов, ведь через неделю у вас еще один юбилей – тридцать лет выхода из действующего космического состава?
– Это грустный юбилей, ну его. Я думал, что вообще до солидных лет не доживу, мне все время приходилось рисковать. И не только в ходе космических полетов, которые оказались весьма тяжелыми, на земле тоже было много серьезных испытаний. Я был первым из отряда, кого на фирме Гая Северина «Звезда» в скафандре «поднимали» на высоту 80 километров, это максимальное разряжение, которое могла смоделировать специально для этого построенная барокамера. С меня перед тем испытанием даже расписку отдельную взяли. Когда готовился полет трехместного «Восхода», пришлось отказаться от катапультируемых кресел, им в габаритах корабля просто не было места. И для приземления экипажа внутри корабля разрабатывали специальные кресла. Нужно было определить оптимальный угол его размещения и найти способ амортизации удара при посадке. Как ни считали, ни газовые, ни гидравлические амортизаторы с нужными качествами не получались, остановились в результате на сминаемой металлической конструкции. И вот в этих креслах меня и Володю Комарова сбрасывали с высоты пять метров. Тогда же появились и ложементы, и мы с Комаровым участвовали в их разработке. Когда делали гипсовый отпечаток его тела, чуть замешкались, гипс застыл и даже скалывать пришлось аккуратно, ведь каждая волосинка на теле загипсовалась… Часа полтора его извлекали из формы. А я уже надел плавки, чтобы не повторять Володины мучения… И сам следил, как гипс застывает.
– Как вы оцениваете современное пополнение отряда космонавтов?
– Сейчас приходит гораздо меньше летчиков. На мой взгляд, это плохо. Ведь летчика, необязательно даже истребителя, с 18 лет готовят – учат, тренируют именно как оператора, способного действовать в экстремальных условиях, и он всю жизнь совершенствуется в этой области. А гражданского специалиста приходится готовить с нуля, ускоренно, но уровень подготовки все равно оказывается разным. Управлять кораблем при стыковке – это очень серьезно, большие скорости, огромные массы. Американцы учатся этому у нас. Был случай, когда пошли навстречу не очень подготовленному экипажу и отправили его в полет. Так они прошли на большой скорости всего в сорока метрах мимо станции. Это ничтожное расстояние, а последствия столкновения наверняка были бы катастрофическими и для станции, и для корабля.
– Что пожелаете будущим космонавтам?
– Сегодня день рождения Юрия Гагарина (разговор состоялся 9 марта – А. П.), и его опыт можно брать за основу. Он из поколения детей войны, пережил огромные трудности, но несмотря ни на что, у него остался потрясающий характер, гагаринский. Он и в учебе был настойчив, и к людям умел хорошо относиться, и везде был своим человеком – в цехе среди монтажников, среди ученых в АН СССР. Своим он был и в Академии Жуковского. И потому мне хотелось бы пожелать будущим космонавтам, чтобы они были чуточку похожи на Гагарина, у него есть чему поучиться, и учиться этому можно всю жизнь.
Продолжение темы – «Новых космонавтов ждет басссейн».
