За тридцать лет до того, как Украина стала местом военно-политического столкновения, в Европе вспыхнул другой ожесточённый конфликт – в Боснии и Герцеговине (БиГ). Любой кризис ставит вопрос о способах помощи тем, кто в ней нуждается, будь то гуманитарная составляющая или нечто другое. Сопоставление иностранной помощи Украине в 2022 г. и того, что делалось в первый год конфликта в БиГ, позволяет выявить удивительные изменения в данной сфере. Наметившаяся в период пандемии реалистская трактовка государственных программ помощи как инструмента внешней – и прежде всего силовой – политики, похоже, закрепилась в международных отношениях надолго.

Босния, 1992 год: помощь vs нейтралитет и пацифизм

Конфликт в БиГ вспыхнул на руинах, которые оставил болезненный распад бывшей Югославии, и развивался в хаотическом контексте постбиполярного миропорядка, установившегося в международных отношениях после падения Берлинской сте­ны[1]. Существовавшая несколько десятилетий система международного баланса рухнула, а новая ей на смену ещё не пришла. И конституционные, и геополитические рамки БиГ, возникшей после дезинтеграции Югославии, оказались чрезвычайно уязвимыми из-за слабости страны и полной неопределённости будущего, причём грядущие изменения в любом случае воспринимались как неизбежные – все ощущали нестабильность и изменчивость статус-кво[2]. Суверенитет страны, фактически разделённой на три части в результате открытого вооружённого конфликта, был формальным, каждая этническая сторона имела собственную, пусть и хрупкую государственную структуру. Внутренняя ситуация в БиГ осложнялась тем, что только что появившееся государство было втянуто в острое соперничество с двумя другими республиками бывшей Югославии – Хорватией и Сербией.

Западные Балканы – важный геополитический узел, но будущий статус региона служил предметом жарких споров без ясного понимания перспектив. Конечно, многое, как и всегда, зависело от национальных интересов вовлечённых внешних держав, но имелось и особое обстоятельство: трансформация всего международного ландшафта влияла на состояние институтов. В 1992 г. ни ООН, ни Брюссель (только что превратившийся из Европейского экономического сообщества в Евросоюз) были не в силах предотвратить перерастание кризиса в хроническую военную конфронтацию[3]. Западные правительства осторожничали, в том числе в плане оказания помощи, и первые доноры в боснийском конфликте представляли негосударственный сектор.

Доноры сосредоточились на неотложной гуманитарной помощи – она должна была покрыть базовые нужды, связанные с конфликтом, который привёл к многочисленным жертвам, в основном среди мирного населения. Действия НПО оставались разрозненными, символическими и явно недостаточными, чтобы справиться с масштабом противостояния и вызванных им бедствий. Тем не менее НПО сыграли важную роль: благодаря им западное общество хотя бы узнало о кризисе – соцсетей тогда не было, а ведущие западные СМИ на балканские проблемы просто не обращали внимания. Организации гуманитарного сектора отстаивали антивоенную позицию, апеллируя к лишениям пострадавших и демонстрируя ярко выраженный политический нейтралитет – убеждение в том, что забота о жертвах войны не требует какой-либо позиции в отношении продолжающегося кризиса[4].

Международная помощь классических многосторонних организаций, ООН и их специализированных агентств (за Верховным комиссаром ООН по делам беженцев последовали Управление ООН по обслуживанию проектов, Программа развития ООН, ВОЗ и другие) была лучше структурирована и организована. Однако и ей были свойственны высокий уровень распыления и неэффективности. Объективной причиной был крайне запутанный ход боевых действий, а субъективной – попытка механически перенести на зону конфликта практики, применяемые в странах «третьего мира», тогда как БиГ на момент начала политического кризиса имела достаточно высокие показатели социально-экономического развития[5]. Содействие сосредоточилось исключительно на гуманитарных усилиях, политики и чиновники международных организаций вели себя демонстративно аполитично и, декларируя принцип равноудалённости от всех сторон конфликта, дистанцировались даже от активного пацифизма НПО.

В результате донорам пришлось самостоятельно организовывать присутствие во всех странах, затронутых конфликтом – не делая различий, например, между БиГ и Сербией, у которой уже тогда возникли разногласия с Западом, поскольку её обвинили в провоцировании и эскалации кризиса на Балканах. В итоге возникло чёткое размежевание санкций и помощи. Жёсткие санкции, введённые мировым сообществом против Сербии, никак не перекликались с помощью, оказываемой Сараево. Не стимулировались инициативы по политической и/или военной поддержке. Военная помощь зарождающейся боснийской армии в её борьбе с просербскими силами всерьёз не рассматривалась. Предложения же о немедленном принятии БиГ вместе с Хорватией в Европейское экономическое сообщество считались полезными провокациями для привлечения внимания к такому сценарию, но не имели никаких перспектив быть реализованными[6].

Украина, 2022 год: помощь vs геополитическое вмешательство

Внутриполитический и международный контексты, в которых разыгравается украинский кризис, кардинально отличаются от балканского. Украинская государственность более консолидирована и институционально выстроена. А текущий баланс сил в международной системе совсем не тот, что сложился после окончания холодной войны.

В отличие от БиГ, Украина вступила в кризис 2022 г. спустя тридцать лет с момента обретения суверенитета и его международного признания и успела выстроить политико-институциональную систему. В начале турбулентных 1990-х гг., когда Социалистическая Республика БиГ переживала травму исчезновения бывшей Югославии, Украинская Советская Социалистическая Республика беспрепятственно обрела независимость после упразднения СССР. К тому же она сохранила границы советского периода. Каким бы неожиданным ни казался украинский кризис в феврале 2022 г., институциональные и политические, а также внутренние и международные условия, которые его вызвали, лежали на поверхности; они были столь же очевидны, как и встроенный в кризис геополитический спор и расклад противоборствующих сторон.

К 2022 г. Украина прошла длительный путь строительства институтов, которое осуществлялось при технической поддержке Запада и финансировалось в основном США и ЕС[7]. Процесс проходил не гладко, результаты не впечатляли, что характерно для многих стран в период посткоммунистической трансформации. Однако этот период способствовал укоренению представления об украинской государственности, полностью интегрированной в международное сообщество. Основной нерешённой политико-институциональной проблемой на протяжении многих лет оставался баланс между центром в Киеве и регионами запада и востока страны, где преобладало украинское и русское население соответственно.

В международном плане Украина стала театром постоянного геополитического соперничества между прозападным вектором (изначально исключительно проевропейским, который затем трансформировался в проатлантический) и пророссийским (стремление оставаться в орбите Москвы). Это наложилось на разногласия Киева и регионов, запада и востока страны. Маятник качался вместе со сменами правительств: одно было созвучно настроениям западной части страны и поддерживало сближение с ЕС и НАТО, другое – больше заинтересовано в отношениях с Россией и опиралось на восточные регионы. Со временем произошла кристаллизация противоречий вокруг этих двух вариантов, она определила два важных структурных аспекта сценария в 2022 г., которых не было в БиГ в 1992 году.

Во-первых, по украинскому вопросу Запад придерживается единой позиции, имеет общее видение и общие намерения. В случае Боснии подобный унисон возник только к концу военного конфликта при вмешательстве Соединённых Штатов.

Во-вторых, налицо решимость России применить силу во внешней политике (в 1990-е гг. позиция Москвы по Балканам была весьма сдержанной).

В отличие от БиГ, основные моменты украинского сценария были предопределены с самого начала; точная дата известна – 24 февраля 2022 г., первый день российской специальной военной операции. При беспрецедентном политическом единении и координации, как двусторонней (США и Великобритания, Франция и Германия), так и многосторонней (НАТО и ЕС), западные государственные акторы выработали общую политическую позицию, однозначно осудив действия Москвы. В условиях чётко определённых (гео)политических рамок они действовали очень быстро – особенно в сравнении с ситуацией в БиГ, когда те же акторы серьёзно запоздали, не решившись сразу признать происходящее в Боснии войной. Это в значительной степени способствовало затягиванию процесса – Дейтонские мирные соглашения подписаны лишь три года спустя после начала трагической осады Сараево[8].

В украинском же кризисном сценарии западные страны, не желая прямого военного вовлечения в конфликт, незамедлительно выступили в качестве доноров, предложив свои инициативы по оказанию помощи. Опыт прежнего масштабного содействия Украине обеспечил их быструю реализацию. Западные доноры использовали наработанные институциональные и логистические сети, а местные реципиенты, в основном представляющие украинский госсектор, были определены и известны заранее[9]. Скорость реагирования государств-доноров стимулировала и неправительственные структуры, которые оказались в необычной для себя второстепенной роли и следовали нарративам и ценностям, далёким от нейтралитета и политического пацифизма боснийского конфликта.

Ведущая роль государственных доноров повлияла на объём, разнообразие и политический эффект помощи. Страны, располагавшие значительными финансовыми ресурсами, практически сразу мобилизовали или анонсировали нестандартно большую для ранней стадии конфликта поддержку. Дальнейшая политизация сценария способствовала её диверсификации. На фоне общего решительного стремления противодействовать России использовались инструменты, не характерные для классического содействия в чрезвычайных ситуациях. Украине обеспечили непрерывный поток прямой финансовой, военной и политической помощи, беспрецедентный по разнообразию и постоянству. Это сопровождалось интенсивными институциональными контактами между западными донорами и украинскими реципиентами[10].

Новизна интервенции заключается не столько в её содержательной части, сколько в том, каким образом и какими темпами она происходила. Одной из ключевых особенностей стали открытые поставки вооружений, которые доноры признали легитимными.

Евросоюз и его члены считают её одной из официальных статей государственной помощи и в таком виде представляют общественности. В результате на Западе в основном обсуждается вопрос, какое именно оружие отправлять на Украину, а традиционные гуманитарные инициативы отошли на второй план в политике и средствах массовой информации. И это кардинально отличается от ситуации в БиГ: тогда международное сообщество долго дискутировало о формах оказания помощи, а также вдумчиво размышляло о разумности отправки оружия в Сараево для укрепления позиции боснийской армии в противостоянии с Белградом[11]. В итоге вооружение всё же поставлялось, но тайно, чуть ли не под грифом секретности, и уж точно не позиционировалось как один из официальных пакетов помощи.

Политико-институциональная поддержка оказывается Украине с опережением событий: в западной повестке появились такие типичные постконфликтные вопросы, как восстановление, хотя исход боевых действий далеко не предопределён. Эти вопросы обсуждались 5 мая 2022 г. в Варшаве, на конференции международных доноров ЕС. Помимо срочной гуманитарной помощи украинским беженцам и вынужденным переселенцам (7,7 млн внутри страны и 5,2 млн за границей), в ходе мероприятия начали планировать выделение 6 млрд евро на восстановление инфраструктуры и экономики[12]. Вопрос вступления Украины в ЕС как ещё одна форма политической помощи (или компенсации за то, что страна стала целью российской военной кампании) был включён в повестку на ранней стадии конфликта. Украина не дотягивает до многих стандартов ЕС, несмотря на десятки спонсированных Брюсселем проектов за тридцать лет, но 23 июня 2022 г. Европейский совет предоставил Киеву желанный статус кандидата. Решение поддержал ряд западных лидеров, которые выступили за немедленный приём Украины в объединение[13].

Ещё одна особенность помощи Запада Украине в сравнении с боснийским опытом касается санкций и их использования. Причём качественная разница более значима, чем количественная. В первую очередь это скорость, с которой «посткрымский» пакет санкций 2014 г. был расширен и ужесточён. Постепенно вводятся новые пакеты мер, которые дополняют, а не заменяют уже действующие и напрямую воздействуют на отрасли, прежде рестрикциями не затронутые.

Самые интересные аспекты нового подхода в качественном отношении – это политические цели ограничений. Из инструмента осуждения и наказания страны за нарушение международного права они превратились в средство помощи одной из сторон конфликта. Санкции стали инструментом тактической конфронтации, а политические цели оказались куда важнее уважения к основополагающим принципам западной либерально-демократической культуры. Более того, санкционная политика координировалась напрямую с правительством Украины – причём консультировались с ним не только о том, какая помощь нужна Киеву, но и о том, какие санкции вводить против Москвы.

Внешняя политика России: от «пряника» к «кнуту»

Сказанное выше относится к помощи, которую западные государственные доноры оказывают Украине. Тем не менее Россия также внесла свой вклад в эволюцию политизации помощи в 2022 г., но на своей собственной траектории, которая оформилась за два последние десятилетия – с тех пор, как Россия перестала быть получателем постсоветской помощи (в основном от западной стороны) и начала проводить глобальные «гуманитарные интервенции» в стремлении повысить свой международный статус[14].

Москва во многом позаимствовала советские методы оказания помощи странам, составляющим её стратегические интересы. Страны эти в советский период были разделены на две основные категории. Помощь первой, в которую входили Куба, Вьетнам, Монголия и КНДР[15], осуществлялась под мандатом Совета экономической взаимопомощи (СЭВ). Вторая категория – страны «социалистической (или просоветской) ориентации» – объединяла Сирию, Ирак, Египет, Сомали, Эфиопию, Мозамбик и Анголу[16]. В дополнение к межгосударственной помощи специальная поддержка оказывалась иностранным партиям или даже отдельным лицам во имя пролетарского интернационализма. По приблизительным оценкам, СССР жертвовал на помощь 1,5 процента своего ВВП, и только в 1986 г. – для примера – сумма таких пожертвований составила 26 млрд долларов. (Страны, входившие в Организацию Варшавского договора, здесь не обсуждаются, поскольку принадлежали к категории основных военно-политических союзников и были встроены в общую с СССР систему.)

Российская политика помощи сохранила следующие аспекты советской:

a) Прямая и открытая связь между внешней политикой и оказанием помощи, гласно сформулированная как защита национальных интересов донора; очевидная ориентация на геополитические цели. Такому подходу способствовала чисто государственная концепция помощи, когда контроль на всех этапах её оказания находится полностью в руках правительства.

б) «Всеобъемлющая» помощь, не ограниченная классической ОПР (официальная помощь в целях развития) и/или интервенциями в рамках гуманитарного сотрудничества, но распространяющаяся на любую сферу или ресурс, который находится под юрисдикцией государства. И исторически оно считало нормальным оказывать союзным и дружественным странам содействие в самых разных секторах, включая предоставление сырья, в том числе энергоносителей, на очень выгодных условиях[17].

В условиях пандемии подход России к донорству остался таким же. Об этом свидетельствует активная рассылка Москвой медикаментов во многие страны (включая США) во время первой вспышки вируса, а также широко разрекламированная миссия «Из России с любовью», осуществлённая силами российской армии[18] в Италии. Та же тенденция наблюдалась и на этапе кампании по иммунизации, когда российский геополитический подход к распространению вакцин (Кремль направлял их в третьи страны только на основе политико-дипломатических критериев) очевидно контрастировал с западным коммерческо-экономическим подходом (там распространением вакцин занимались частные компании, и их действия по определению диктовались в первую очередь логикой рынка)[19].

Однако в 2022 г. Москва решительно отказалась от, казалось бы, уже привычной роли донора, которую она прежде играла на Украине, конкурируя с Западом. В пример можно привести 2013 г., когда демонстранты на Майдане выступили против решения президента Януковича предпочесть прямую российскую финансовую помощь финансовой помощи Европейского союза – значительной, но косвенной, поскольку она направлялась в программы, управляемые Брюсселем, а не Киевом.

С общеполитической точки зрения окончательный разрыв Москвы с прошлым, связанным не только с Украиной, произошёл именно в 2022 г., когда она решила перейти от «пряника» (помощи) к «кнуту» (прямой военной операции) при достижении своих внешнеполитических целей, отказавшись от прежней формулы «помощь + дипломатия». Этот разрыв вызвал радикальную смену практик российского международного сотрудничества – прежде всего в использовании активов и товаров, традиционно предоставляемых Москвой реципиентам в рамках упомянутого «всеобъемлющего» подхода.

В секторах, не имеющих прямого отношения к продолжающейся военной операции на Украине, произошёл эффект домино – лавинообразное закрытие предприятий. Оно сопровождалось прогрессирующим смещением дипломатических действий с многостороннего на двусторонний уровень. Тенденция наметилась ещё в 2014 г. и шла в направлении, противоположном тому, которое наблюдалось в первые два постсоветских десятилетия.

Москва прервала международное взаимодействие в тех областях, где в последние годы вкладываемые ресурсы (финансовые, технологические и другие) превышали получаемые. Прекращение участия в международных миссиях в Арктике, резкое сокращение программ космического сотрудничества, выход высшего образования из Болонского процесса и отказ от участия в Совете Европы стали показателями не временного разрыва, а развода России и Запада.

Из товаров, предоставляемых на льготных условиях странам-реципиентам, они превратились в инструмент атаки, причём Россия выборочно контролирует и ограничивает их распространение в глобальном масштабе. 

В обоих случаях геополитическая цель имела приоритет над любыми экономическими соображениями: когда-то товары продавались ниже рыночной стоимости, иногда – Россия намеренно отказывалась от их продажи вообще. Самым показательным случаем, помимо сокращения поставок газа, стала пшеница, экспорт которой в 2022 г. был остановлен на несколько месяцев, что имело глобальные последствия. Затем он был разблокирован благодаря российско-украинскому соглашению, достигнутому при дипломатическом посредничестве на высшем уровне. Будучи товаром par excellence, своего рода символом продовольствия, пшеница веками оставалась инструментом экстренной гуманитарной помощи, а со времён Второй мировой войны стала залогом сотрудничества в области развития и борьбы с голодом в мире, редко (и тайно) используясь в качестве объекта спора, пусть и тактического. После введения прошлогодних западных санкций пшеница превратилась сначала в объект интенсивных международных переговоров, а затем в важный политический актив, открыто применяемый как легитимное гибридное оружие геополитической конкуренции.

Выводы

Инициативы по оказанию помощи Украине в 2022 г. демонстрируют ряд беспрецедентных изменений, обусловленных нынешней геополитической ситуацией: государства-доноры используют помощь в качестве инструмента для проведения внешней политики и реализации национальных интересов.

Первое. Скорость реагирования западных стран-доноров в самом начале конфликта. Опора на опыт взаимодействия со страной-реципиентом и логистические сети, выстроенные в предыдущие десятилетия, вкупе с нетипичным единством западных стран, которые выступили единым фронтом против начала российской спецоперации, обеспечили повышенную скорость реагирования. Главное, что подстегнуло доноров к действиям – заявленная внешнеполитическая цель сохранить Киев в сфере своего влияния в условиях серьёзной геополитической угрозы, то есть силового возврата контроля Москвы над Украиной. Если Запад при оказании содействия в 2022 г. руководствовался, как утверждают доноры, гуманитарными мотивами, остаётся неясным, почему Брюссель и Вашингтон проигнорировали просьбы Киева помочь с вакцинацией населения во время второй волны пандемии (просить вакцину у Москвы было невозможно по политическим причинам).

Второе. Ведущая роль государств-доноров, а не НПО. Государства-доноры представляли разворачивающийся сценарий как исключительный, уникальный в своём роде. Этот нарратив усиливал взаимосвязь между помощью и внешнеполитическими целями. Помощь воспринималась как действенный инструмент противодействия спецоперации России на Украине. Ценности и нарративы политического вмешательства оказались приоритетом, отодвинув на второй план пацифизм и нейтралитет, доминировавшие в сценариях, где ведущую роль играли неправительственные доноры.

Третье. Объём и диверсификация мобилизованной помощи. Сочетание политического вмешательства и ресурсов, доступных госсектору, обеспечили значительный поток, что необычно для начальной фазы конфликта. Вмешательство осуществлялось в таких сферах (финансовая, политико-институциональная, военная), которые выходят за рамки традиционной гуманитарной деятельности. Всё это создало идеальные условия для негативных явлений: от распыления помощи до коррупции, дублирования, невозможности координировать деятельность доноров и вести учёт их интервенций.

Четвертое. Опережающее постконфликтное планирование. Как только начался конфликт, были предложены две инициативы, идеально подходящие для послевоенной фазы: восстановление страны и путь Украины к членству в ЕС. В первом случае техническая проблема заключалась в невозможности оценить ресурсы и объём необходимого содействия. В политическом плане возникал вопрос, смогут ли государства-доноры справиться с проблемами, которые мы уже видели на стадии восстановления в других странах (Босния, Афганистан, Косово), без детальной оценки причин ограниченной эффективности поддержки, которую Запад оказывал Украине с 1991 по 2021 годы. Что касается членства Украины в Евросоюзе, технический аспект – это получение статуса кандидата независимо от завершения сложного процесса гармонизации с законодательством Европейского союза. Политический же аспект связан с единством блока в оценке соответствия стран-кандидатов (как в случае с приёмом Румынии и Болгарии) и стран-членов (разногласия с Вышеградской четвёркой) надлежащим стандартам.

Пятое. «Врагу – санкции, друзьям – помощь». Эволюция санкций – одна из главных новаций украинского сценария. В последние десятилетия санкции уже трансформировались из «последнего шага перед войной» в «лучшее средство вместо войны». Поэтому их стали применять чаще – вспыхнули санкционные войны, ставшие излюбленным инструментом дипломатии в постбиполярном мире. В контексте украинского кризиса санкции как противоположность инструменту помощи претерпели дальнейшие радикальные изменения, превратившись в тактическо-стратегический ресурс в противостоянии. Теперь они стали использоваться не только для удара по одной из воюющих сторон, но и для предоставления преимуществ другой стороне. Санкции превратились в оружие, а оружие теперь продвигается как легитимная форма помощи, поэтому санкции, направленные на врага, неизбежно становятся помощью другу.

Шестое. Продовольствие как оружие, оружие как помощь. Одно из главных хитросплетений украинского кризиса – использование продовольствия и оружия Россией и Западом соответственно. С одной стороны, Москва превратила доступ к сырью в тактический инструмент давления, с другой – Евросоюз центральным элементом содействия Киеву сделал вооружения.

Влияние этих деструктивных тенденций в практике оказания помощи, вероятно, будет долгосрочным. Из-за политизации прежде аполитичная продовольственная помощь трансформировалась в инструмент тактической конфронтации. Западные государства-доноры, открыто поставляя вооружения на Украину, утвердили два новых политических принципа. Прежде всего, предоставление вооружений приобрело полную легитимность как форма вспомоществования. Иными словами, преодолена тенденция считать «реальной» помощью только «хорошую» – гуманитарную или на развитие – ради идеи о том, что межгосударственной помощью может быть любой трансфер на благо реципиента. Более того, и это самое главное, право на самозащиту, по сути, теперь признаётся базовой потребностью, следовательно, потребность в оружии – гуманитарная.

Источник Source