Июньский инцидент с ЧВК «Вагнер» стимулировал дискуссии о государственной монополии на применение силы. О настоящем и будущем системы стратегической стабильности, феномене частных военных компаний в России и на Западе, о том, работает ли ядерное сдерживание, наш главный редактор Фёдор Лукьянов поговорил с Константином Богдановым и Марией Небольсиной на Лектории СВОП, который состоялся в Москве 10 июля 2023 года.
Фёдор Лукьянов: Наши сегодняшние ораторы – Мария Небольсина и Константин Богданов – любезно согласились порассуждать о проблеме безопасности, которая в современном контексте приобрела сугубо прикладной характер, утратив всю свою умозрительность, присущую ей в относительно мирный период холодной войны и после неё.
Выбор приглашённых продиктован стремлением охватить разные оконечности проблемы безопасности. Константин Богданов занимается вопросами стратегической стабильности, в том числе ядерной тематикой. Мария Небольсина исследует те аспекты применения силы, когда государство, казалось бы, не имеет к ней прямого отношения. С этого и начнём. Какие последствия может иметь активное использование негосударственных форм проявления силы? Означает ли это, что государство утрачивает монополию на насилие или, напротив, делегируя часть своих полномочий третьей стороне, остаётся в выигрыше?
Мария Небольсина: Верно скорее второе. Участие негосударственных акторов – ЧВК, наёмников, частных компаний в сфере безопасности – характеризует изменение отношения государства к насилию в целом. Долгое время существовавший нарратив о том, что государство должно обладать монополией на насилие и аккумулировать ресурсы для демонстрации и применения силы в своих руках, сегодня утрачивает актуальность. Следует задаться альтернативным вопросом: каким образом государство должно регулировать сферу безопасности, чтобы не упустить из рук контроль за ситуацией? Например, США и Великобритания, страны, имеющие большой опыт взаимодействия с различными частными объединениями, проблему контроля успешно решают.
Фёдор Лукьянов: Дело в мощной правовой системе, ограничении возможностей частных военных инициатив, их сферы действия?
Мария Небольсина: Да, здесь правовая практика является более совершенной. В Великобритании частные военные компании регулируются бизнес-сообществом, которое работает в связке с государством и по вопросам безопасности консультируется с профильными ведомствами. В целом любая ЧВК учитывает интересы государства, с которым сотрудничает. В качестве примера можно привести компанию “Frontier Services Group” Эрика Принса, которая была зарегистрирована в Гонконге и имела много контрактов с Китаем. Конечно, Принс как американский гражданин консультировался с США, но это обстоятельство не мешало ему успешно вести дела с Китаем.
Фёдор Лукьянов: Как устроены ЧВК в разных странах мира? Насколько китайские, американские, британские ЧВК похожи на армии?
Мария Небольсина: ЧВК не похожи друг на друга, потому что выполняют различные функции и специализируются, как правило, на чём-то одном. «Универсальных» ЧВК не существует – одни компании оказывают транспортно-логистические услуги армии, вторые занимаются обслуживанием солдат, третьи производят определённое оружие и продают его государству. Сегодня на одну доску с армией нельзя поставить ни одну частную военную компанию. Тем не менее ЧВК могут играть роль «спарринг-партнёра» и выступать второй стороной во время проведения военных учений. Такая практика активно применяется в США, где ЧВК предоставляют свои технические ресурсы для тренировки американских солдат в полевых условиях.
Фёдор Лукьянов: События 24 июня в России у некоторых особо нервных внешних партнёров вызвали опасения относительно безопасности ядерных арсеналов. Действительно, трудно предугадать, к каким последствиям может привести получение локальной инициативой частичного контроля за ситуацией в стране, обладающей существенными запасами ядерного оружия. Наверное, подобное происходило только в Пакистане, но здесь армия и контролирует ядерный арсенал, и организует государственные перевороты. Насколько гарантирована безопасность ядерного оружия?
Константин Богданов: Во-первых, можно говорить о том, что в истории нашей страны было полтора переворота. Августовский путч – что это, как не попытка переворота в ядерной державе? Во-вторых, ядерные арсеналы – очень интересная штука; имея с ними дело, прикасаешься к вечности, потому что, как правило, они сильнее режимов, которые их породили. Режимы приходят и уходят, а созданное оружие сохраняется. Исключением является, пожалуй, ЮАР, которая сделала выбор в пользу ядерного разоружения в конце 1980-х.
Обладание ядерным оружием всегда является для государства более весомым аргументом, чем, например, успешное использование инструментов «мягкой силы».
Ядерное оружие – это действительно статусная вещь, которой в мире не торгуют, не размахивают, как дубиной, и которая достаётся победителю в виде приза, как, например, в случае с Пакистаном или Россией после распада СССР.
Возвращаясь к разговору о политической нестабильности в ядерных державах и таящихся в ней опасностях, можно вспомнить Индию 1980-х гг., ещё не вступившую в «ядерный клуб», но уже активно проводившую испытания. Покушения на индийских премьер-министров были тогда частым явлением. Говоря о США, приходят в голову покушение на Рейгана и убийство Кеннеди. Казалось бы, подобные эпизоды должны молниеносно дестабилизировать ситуацию в мире, но этого не происходит.
Основная причина заключается в наличии надёжных блокировочных систем. На самом деле, в 1950-х и 1960-х гг. контроль за ядерным оружием был значительно хуже, чем сейчас, а львиная доля предохраняющих механизмов была придумана только после Карибского кризиса. Удивительно, как человечество выжило в тот период, потому что ядерные боезаряды буквально «лежали под кустом».
В США решение о применении ядерного оружия принималось президентом, но параллельно существовали разные процедуры запуска ракет, то есть приказ о применении ядерного оружия вполне мог быть отдан и командиром соответствующего штаба. Ситуация изменилась после 1962 г., когда были разработаны разные виды блокировок.
В СССР контроль за ядерным арсеналом изначально был более централизованным, но, например, после размещения ракет на Кубе нужно было учитывать риск того, что кубинцы в любой момент могли самовольно привести ядерное оружие в действие, потому что никаких ограничителей у них не было.
За прошедшие шестьдесят лет, конечно, был достигнут значительный прогресс в обеспечении ядерной безопасности; современные процедуры санкционирования и хранения ядерных боеприпасов исключают их моментальное применение. «Приз» как бы вынесен за скобки – им не пользуются реально, но он как императорские регалии даёт конкурентные преимущества, переходит от представителей одной партии к другой. Обычно процесс подобного перехода осуществляется законным путём. Интересная ситуация сложилась в Пакистане, где военные априори не могут противопоставить себя обществу и государству, потому что ядерное оружие считается здесь поистине национальным достоянием, залогом выживания страны в случае, если Индия решится на полномасштабное нападение на Пакистан. Таким образом, ядерное оружие в Пакистане – это не игрушка военных, а страховка для выживания государства, которое потеряло половину своей территории в 1971 году.
Фёдор Лукьянов: Получается, что все разговоры о денуклеаризации, которые обычно ведутся, скажем, в отношении КНДР, но и не только, являются бессмысленными. Если ядерное оружие ценится как национальное достояние, ни КНДР, ни Пакистан никогда от него добровольно не откажутся, верно?
Константин Богданов: Абсолютно. Ситуация в сфере безопасности неуклонно ухудшается, и этот процесс начался не вчера и даже не позавчера. Индия официально признала себя обладателем ядерного оружия в 1990-х, посчитав, что окончание холодной войны негативно сказалось на её безопасности. Обладание ядерным оружием всегда воспринимается как дополнительная страховка. Долго торговалась КНДР – присоединялась к ДНЯО, выходила из ДНЯО, взрывала ракеты, проводила испытания и, наконец, в августе прошлого года опубликовала ядерную доктрину. Факт объявления себя ответственной ядерной державой – это не что иное, как претензия на официальное признание своего ядерного статуса. Ядерное оружие позиционируется не как средство торга, а как часть статуса государства, его системы безопасности. В США после ознакомления с северокорейской ядерной доктриной неожиданно начались разговоры о ненужности денуклеаризации КНДР. Даже были выдвинуты предложения о включении КНДР в сложившуюся архитектуру, главное – снизить ядерные риски.
Фёдор Лукьянов: Ситуация в сфере безопасности ухудшается, с этим фактом сложно спорить. Тем не менее решение проблемы безопасности в ряде случаев осуществляется сегодня без общественной, экономической и военной мобилизации. Приводятся аргументы в пользу привлечения людей, имеющих желание и квалификацию, а классический путь использования больших регулярных армий как будто теряет привлекательность. Означает ли это, что негосударственный сектор, оказывающий на возмездной основе военные услуги, будет усиливать своё влияние?
Мария Небольсина: Всё зависит от того, насколько стремительно будет ухудшаться ситуация в сфере безопасности и насколько тяжёлыми будут новые конфликты. ЧВК действительно всё чаще привлекаются к участию в боевых действиях, беря на себя часть обязанностей государственной армии. Государство допускает подобные смещения в сторону частных инициатив, но не самоустраняется, а лишь меняет вывеску, камуфлирует понятие «война».
Для обывателя слово «война» звучит довольно страшно, но, если отказаться от его использования и описывать происходящее эпитетами «буря в пустыне», «борьба с терроризмом», «восстановление конституционного порядка», многие даже самые неприятные события будут квалифицироваться как нечто нормальное в общественном сознании.
Хорошо в эту картину мира укладывается и использование ЧВК. Но нельзя говорить о том, что государства отпускают частные военные компании в свободное плавание и что когда-нибудь они полностью заменят регулярные армии на поле боя.
Фёдор Лукьянов: Техника модернизируется и совершенствуется, а провоенные настроения, напротив, встречаются всё реже. Современные общества не отличаются воинственностью и, как правило, не хотят поступаться привычным образом жизни ради идеи. Какова вероятность того, что общественность будет подталкивать государства к более частому обращению к ЧВК?
Мария Небольсина: Общественный запрос на активизацию деятельности ЧВК не стоит исключать. Но общественность вряд ли будет требовать полного перехода на «коммерческую армию». Сдерживающим фактором здесь являются документы международного права, в частности Женевские конвенции, которые ограничивают возможности участия негосударственных акторов в военных конфликтах на стороне одного лагеря. Конечно, частные военные компании вовлекаются в боевые действия, и таких примеров много, однако международное право не позволяет частным формированиям полностью заменить государственные армии.
Константин Богданов: Пару слов скажу об изменении облика войны. У человечества короткая память, поэтому тотальные войны первой половины XX века, отмеченные всеобщей мобилизацией, сегодня считаются нормой. На самом деле, формированию подобного убеждения способствовали экономические, политические, демографические факторы и развёртывание массовой пропаганды.
Все войны велись приблизительно по тому сценарию, по которому сегодня развёртывается конфликт на Украине, а не с выпученными глазами и горящими сердцами, как в начале XX века.
В качестве примера «классического» конфликта мне больше нравится приводить войну XVII века, а не Первую или Вторую мировые войны. Не про тотальные войны была уже и вторая половина XX века. Конфликты этой эпохи более локальные.
Фёдор Лукьянов: Философия ядерного сдерживания во многом базируется на психологии, действует принцип – кто кого переглядит. Сегодня в России активно ведётся дискуссия о том, что сдерживающая функция ядерного оружия может трансформироваться. В классической картине ядерного сдерживания всего того, что сейчас происходит вокруг Украины, быть не должно. Может ли оказаться так, что психология ядерного сдерживания перестанет работать?
Константин Богданов: И Корейская война, и война во Вьетнаме иллюстрируют работу ядерного сдерживания. Несмотря на то, что боевые действия в обоих конфликтах велись не у американских границ, в обоих случаях свою роль сыграл ядерный фактор. Тогдашний командующий американскими войсками во Вьетнаме Уильям Уэстморленд призывал применить ядерное оружие в том случае, если США будут нести существенные потери, что вызвало резко негативную реакцию в Белом доме.
Я не понимаю, почему до сих пор ведутся разговоры о том, что ядерное сдерживание никого не сдерживает. Кто решил, что наличие ядерного оружия будет универсальным предохранителем? Наличие ядерного оружия у сторон конфликта – ключ к отсечению сценария, при котором возможен обмен ядерными ударами, потому что сохраняется угроза зеркального ответа.
То самое «хрупкое равновесие ужаса» останавливает от совершения необратимых действий в отношении оппонента и предотвращает глобальную конфронтацию.
Стороны, находящиеся в состоянии конфликта, вынуждены искать альтернативное решение. Поскольку ядерный удар по противнику невозможен, а вести горячую войну на своей территории не хочется, стороны прибегают к другим способам «борьбы» – дозированной эскалации, прокси-конфликтам, войнам с привлечением третьих акторов. Другими словами, конфронтационная активность стимулируется на более низких уровнях. Стороны ведут противоборство так, что их непосредственное участие в вооружённом конфликте трудно зафиксировать. Одно дело – задействовать в боевых действиях регулярные войска, и совсем другое – отправить туда наёмников из частной военной компании.
Ядерное сдерживание работает, и российско-украинский конфликт является ярким тому подтверждением. Идёт вооружённое противостояние двух сверхдержав, не воюющих при этом с классической точки зрения: американцы градуированно эскалируют конфликт и пытаются локализовать его в границах Украины. Тенденции к увеличению его географического охвата пока не наблюдается. При всей своей беспрецедентности перед нами пример работы ядерного сдерживания. Если бы что-то подобное произошло сто лет назад, мы бы уже были свидетелями новой мировой войны.
Фёдор Лукьянов: Если мы соглашаемся с тем, что важность ЧВК в будущем будет только увеличиваться, можно ли ожидать каких-то качественных изменений в требованиях к профессиональной подготовке военных, новых технологий, ярких идей в военной науке? Несмотря на расхожее мнение, что «генералы готовятся к прошлым войнам», государственные военные, как правило, нацелены на совершенствование своих действий. Растёт ли профессионализм в рядах ЧВК?
Мария Небольсина: Пожалуй, да. Армии покупают у частных компаний новые технологии и современное вооружение, потому что ЧВК в большинстве своём отличаются мобильностью и гибкостью, умело подстраиваются под конъюнктуру рынка и специализируются на чём-то одном, что позволяет им предоставлять качественные услуги в одной отрасли. К слову, ядерные арсеналы полностью контролируются государством; ЧВК не привлекаются на этапе сборки, хранение им также не делегируется.
Фёдор Лукьянов: Понятно, что технологии будут развиваться, а частная военная наука может возникнуть?
Мария Небольсина: Не могу представить себе развитие частной военной науки, потому что любая ЧВК – прежде всего про бизнес. Конечно, частные военные компании проводят различные аналитические исследования, прогнозируют развитие рынка через пять, десять, пятнадцать лет, укрупняются или, наоборот, разделяются на несколько бизнесов. Возможно, какая-то работа в направлении создания теории ведётся, но не думаю, что ЧВК этим серьёзно занимаются.
Фёдор Лукьянов: Получается, что в условиях ухудшения ситуации в сфере безопасности многие страны должны стремиться к обладанию ядерным оружием, причём, на мой взгляд, это довольно рациональное желание, а вовсе не каприз политиков. Из основополагающих международных документов, лежащих в основе системы стратегической стабильности, остался только ДНЯО. По сути, идёт демонтаж нормативной базы. Каковы перспективы у ДНЯО?
Константин Богданов: На самом деле, действующими остаются ещё несколько соглашений, например, договор о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний, договор о неразмещении ядерного оружия в космосе. Что касается ДНЯО, я думаю, он не будет ликвидирован, но нужно понимать характер этого договора. В профессиональной среде шутят о том, что ДНЯО – это пример колониальной договорной архитектуры.
Представьте себе, что пять ведущих ядерных держав – США, СССР (а ныне Россия), Китай, Великобритания и Франция – присвоили себе исключительное право на обладание ядерным оружием и запретили всем остальным вести какую-либо деятельность в этом направлении. Логика в этом есть, и она правильна и понятна, но при более глубоких размышлениях можно прийти к выводу о том, что договор, по сути, был навязан международному сообществу. В действительности же, помимо пяти ядерных держав, статус которых закреплён ДНЯО, и ещё горстки стран, официально признавших наличие у себя ядерного оружия, многие государства обладают достаточными ресурсами для создания атомной бомбы в течение полугода. К их числу можно отнести, например, Германию, Италию, Японию и Южную Корею. В одной Японии накоплено огромное количество плутония. Некоторым государствам понадобится чуть больше времени, тому же Ирану. Тем не менее вся эта система может разрушиться в любой момент. Можно сделать по Уолтцу – отменить Договор о нераспространении ядерного оружия и позволить всем делать бомбы, тогда ядерное сдерживание будет работать ещё лучше. Глобально нераспространение – не про то, чтобы кому-то не дать ядерное оружие, а про купирование риска утечки ядерных технологий. Я с большой осторожностью отношусь к прогнозированию будущего ДНЯО, но такое ощущение, что он ещё поживёт.
Источник Source
