Авторы данной статьи позиционируют себя как сторонников реализма в международных отношениях, пытаясь рационально объяснять специфику внешнеполитического позиционирования малых и средних стран. Для малых стран в условиях блокового противостояния имеются альтернативы – нейтральный или псевдонейтральный статус, одним из вариантов которого является пресловутая «многовекторность», движение по пути внешнеполитического примыкания либо возрождающийся в новых условиях статус протектората. Одной из версий модели примыкания является теория убежища или укрытия, характерная для наиболее слабых государств, не имеющих собственных возможностей для защиты.

Несколько иная ситуация характерна для средних стран. Сразу оговоримся: по европейским меркам Польша – средняя (точнее, выше, чем средняя) страна, ибо география Республики Польша позволяет считать её страной крупной, а вот экономический потенциал – государством скорее средним. Для средних стран характерно поведение, связанное с балансированием. Многие европейские государства накопили обширный опыт такого подхода, это относится и к Польше. Впрочем, польский опыт балансирования эффективным назвать нельзя, свидетельством чему является Вторая мировая война.

Сегодняшний зигзаг истории, возникновение новой и, что характерно, пространственно динамичной разделительной линии в Европе, даёт Польше ещё одну в чём-то редкую возможность построения собственной геополитической концепции, когда относительно слабая страна способна навязать волю более сильным соседям. Это та разновидность балансирования, при которой держава неуклонно увеличивает геоэкономические и геополитические возможности и свободу манёвра за счёт уравновешивания нескольких противников.

Преображение атлантизма

Опыт прежних неудачных попыток балансирования не влияет на желание повторить его – такова особенность польского восприятия истории. Современный подход предполагает, во-первых, борьбу с Россией, что вряд ли можно назвать новым для польской внешней политики, а во-вторых, сдерживание не просто Германии, а Западной Европы за счёт примыкания к очень далёкому, но очень сильному центру – Соединённым Штатам.

К геополитическим амбициям 2021–2023 гг., институциональным выражением которых стал проект «Междуморье», Польша двигалась постепенно. После распада СССР и ориентированных на него ОВД и СЭВ в Центральной Европе было не менее десятка попыток создать новые региональные объединения[1]. Большинство из них, как неудачных, так и удачных (к примеру, Вишеградская группа), связаны с Польшей и предполагали её участие. «Новой политэкономической инкарнацией “Междуморья” стала поддержанная США Инициатива трёх морей (The Three Seas Initiative), которую предложили польские национал-консерваторы из партии “Право и справедливость”»[2]. Проект вполне вписывается и в текущие тенденции развития ситуации в Европе, и в процессы глобального переустройства. Возникает, однако, четыре главных вопроса:

• Насколько проект реален, когда военно-политическая обстановка на стыке Восточной Европы и Западной Евразии начинает принимать отчётливо выраженное военно-политическое измерение?
• Насколько и при каких условиях, учитывая текущую ситуацию, включая и конфликт вокруг Украины, возможно возвращение «Междуморья», да и всей польской геополитики в «спящее» русло?
• Насколько проект обеспечен, причём как минимум в среднесрочной перспективе, ресурсами, заложена ли в нём геоэкономическая и геополитическая самодостаточность и способность к самостоятельному экономическому росту без помощи надгосударственных институтов?
• Наконец, насколько силы, если не инициировавшие проект, то как минимум молчаливо его поощрявшие на начальном этапе, смогут контролировать внешнеполитический активизм Варшавы с учётом всех особенностей современной европейской и мировой политики?

Современная версия концепции «Междуморья» имеет давние исторические корни, но пережила ряд трансформаций. Сейчас идеи и проекты «От моря до моря», Великой Польши в границах 1772 г., доктрины Юзефа Пилсудского, подходов Ежи Гедройца и Юлиуса Мерошевского наполняются новым теоретическим и историческим материалом, который творчески перерабатывается под современные задачи. Интересна и тема географического пространства польских амбиций. Гедройц и Мерошевский особое внимание уделяли территории «ULB» (Украина, Литва, Белоруссия). «Скромность» связана со временем возникновения концепции – 70-е гг. прошлого века. Её авторы не исключали изменений политической карты Восточной Европы, но не считали их близкой перспективой. Кроме того, суть подходов Гедройца и Мерошевского – уважение к территориальной целостности существующих и «перспективных» государств, которые должны сами понять и признать лидерство Польши. С тех пор пройден долгий путь к осознанию военно-политической экспансии на Украине как основы пространственного доминирования и таких феноменальных идей, как расширенная концепция «Междуморья», включающая Финляндию, Хорватию, Албанию, Эстонию и, разумеется, все утраченные «кресы».

Кстати, геополитическая концепция «от моря до моря», которая в России, да и в Польше считается исконно польской, не имеет отношения к собственно польской исторической географии. У этого государства были постоянные проблемы с выходом к Балтике, его приходилось искать в столь странных местах, как Рига. Что же касается Чёрного моря, то польское государство никогда не выходило к его берегам. Неустойчивый и предельно узкий в географическом и историческом плане доступ имелся у ВКЛ – Великого княжества Литовского, Русского и Жемойтского на пике его могущества. Да, на последующих этапах ВКЛ подверглось внутренней польской колонизации, но к тому времени никакого выхода к Чёрному морю у него уже не было, как, впрочем, и к Балтике.

История проекта «Междуморье» во многом отражала все основные изменения в Европе. Он считался «спящим» на фоне относительно высокого уровня российско-германского партнёрства и бесспорного статуса Германии как экономического гегемона и главного атлантического посредника в отношениях с Соединёнными Штатами. А в период полноценной реализации российско-германского проекта «Северный поток-2» (2017–2019 гг.) и вовсе мог показаться мертворождённым. Однако сами поляки, политики и эксперты занимались им последние тридцать лет весьма активно.

Проект стал своего рода резервным вариантом для реализации нового атлантизма со стороны США, в основном рассматривался как сдерживающий фактор в отношении европейской самостоятельности. Но вплоть до 2022 г. занимал периферийное место по отношению к другим проектам, лежавшим в русле «классического атлантизма».

Географический охват проекта менялся. Туда то включались государства Южного Кавказа, то исключались оттуда, а иногда попадала и Албания. Иными словами, произошло пространственное расширение вне базовой территории[3] вплоть до принятия концепции «операций за пределами зоны ответственности», неудачно апробированной в Афганистане (кстати, при активном участии Польши, потерявшей там почти девяносто человек только по официальным данным).

В определённой степени Европе было выгодно усиление Польши – оно закрывало Старую Европу от возможной нестабильности с Востока новым и цивилизационно весьма воинственным «фронтиром», полное повторение логики 20-х гг. прошлого века.

Многие страхи 1990-х гг., связанные с нестабильностью Восточной Европы, в 2000-е показались фантомом, но в соответствии с принципом домино возвращаются и территориально распространяются. Если Польша или Венгрия, или Румыния перейдут к реализации своих планов территориального переустройства на Западной Украине, то не затронет ли этот процесс и другие границы в ЦВЕ? Ужгород лишь небольшой элемент в концепции Великой Венгрии, а основные проблемы будут связаны с границами со Словакией и Румынией.

Европа вступает в период структурной перестройки отношений в области безопасности и вероятного изменения границ. Неудивительно, что проект «Междуморье» оказался востребован как минимум в качестве политической платформы.

Диалектика амбиций и геоэкономики

В попытках нынешнего радикал-националистического руководства Польши не просто реанимировать проект «Междуморье», но и придать ему принципиально новое качество нет ничего удивительного. Варшава всегда вовремя улавливала начало европейских кризисов. Политический класс Польши раньше остальной Европы начал двигаться от комфортного режима гибридно-дистанционного противостояния с Россией к модели, допускающей вероятность прямого участия в конфликте.

Надо признать, что накануне больших европейских событий Варшава зачастую демонстрировала удачное оперативное планирование, способность к опережающему действию (вспомним участие в расчленении Чехословакии после Мюнхенского сговора). Однако со стратегическим планированием были большие проблемы. Именно этим и обусловлен трагический провал 1939 г. – вера в чрезвычайную геополитическую значимость Польши, благодаря которой ведущие игроки мировой политики будут помогать ей любой ценой.

Вспоминая более далёкие времена, отметим, что по схожему сценарию развивалось восстание 1830–1831 годов. Почти блестящая реализация начальной фазы, синхронизированной с кризисными событиями в России (холерные бунты и общая перестройка системы государственного управления) и Европе (революция во Франции). Неплохо спланированный захват Варшавы. Но уже к концу 1831 г. всё закончилось разгромом с катастрофическими политическими последствиями. Так что с исторической точки зрения есть основания сомневаться в способности Польши выдерживать долговременное напряжение сил[4]. Проблемы польских «больших проектов» заключались не только в отсутствии единства политической воли и достаточных ресурсов. Более значима абсолютная уверенность, что внешние силы поддержат их для собственных внешнеполитических нужд. «Сентябрьская катастрофа» так ничему и не научила Варшаву.

Способность Варшавы эффективно действовать в качестве военной силы окончательно не ясна, но готовность, политическая декларация ‒ очевидна. Интересно, что в США прямо начинают говорить: Германия утрачивает лидерство в Европе как раз по причине того, что не готова заявить свой военно-политический потенциал[5].

Польша смогла сформулировать «большой проект», не только отражающий понимание глубины и системного характера общеевропейского кризиса, но и до известной степени обеспеченный ресурсами. «Междуморье» по геополитическому и геоэкономическому потенциалу далеко выходит за рамки классической «польской геополитики», замешанной на внутриполитической борьбе одних радикалов с другими. Это заставляет предположить, что инженерами плана, во всяком случае, в нынешней его трактовке, были внешние специалисты, отлично представляющие себе не только европейские, но и общемировые тенденции. И хотя бы поэтому «Междуморье», в основе которого концепция «Большой Польши» как фактически внутриевропейской колониальной державы, стоит сейчас воспринимать серьёзно.

Впервые за полтора столетия «польский геополитический проект» (а таких было несколько – от «Польши Бонапарта», зависимой территории, даже не доминиона по статусу, имевшей главной целью – служить военным буфером и санитарным кордоном против Российской империи, до «Польши Дональда Трампа», представлявшей собой доминион Америки, в случае, если бы та «смогла стать вновь великой») получил не просто геоэкономическую базу, но и пространство для развития. Большая геополитическая «пустошь» как бы сама собой образовалась в полосе от Житомира до Очакова. И её наличие до известной степени может компенсировать сохранение базового принципа любого «польского проекта» – заложенный в нём элемент несуверенности.

В проекте присутствуют многие элементы геоэкономической самодостаточности, свойственной геоэкономическому макрорегиону, есть факторы, способные сделать его успешным:

• Развитая логистика, в том числе и трубопроводная. Значение последней на краткосрочную перспективу будет минимальным, но предсказать конфигурацию европейских экономических связей через двадцать лет трудно. А логистика (включая трубопроводы), попадающая в зону проекта «Междуморья», имеет «встроенный» многовекторный характер. И это задел на случай победы «Евроатлантического Запада» над Россией, в чём Варшава уверена.
• Ресурсы – от продовольственных, значимость которых возросла за последнее время и будет расти и дальше, до энергетических, в частности угля.
• Промышленная база, технологически, возможно, устаревшая, но по отраслевой структуре перспективная: от «грязной» химии до ВПК, способного к серийному воспроизводству образцов военной техники, в целом соответствующих лучшим мировым стандартам.

Внутренняя геоэкономическая структура «Междуморья» такова, что при определённых условиях её можно масштабировать на другие пространства военно-политического контроля. Последний является важнейшим элементом интеграции, хотя его обычно предпочитают не афишировать. При определённых условиях «Междуморье» способно стать основой для альтернативного Евросоюзу проекта, где намного легче сформировать полноценный военно-силовой компонент. В сочетании с американским военным присутствием (вне зависимости от его качества) это гарантия от принципиального разворота в европейской политике на случай изменения ситуации в мире. А оно вероятно при сохранении нынешней геоэкономической архитектуры, основанной на институциональной дуополии ЕС‒НАТО, где экономически и структурно доминирует Старая Европа.

Европа будущего

После Второй мировой войны бремя экономической ответственности за Польшу принял СССР. После вступления в ЕС ключевым спонсором страны выступил Евросоюз. Сейчас, когда ситуация разворачивается в направлении военно-политического противостояния, главным «управляющим» польским проектом становится Вашингтон. Соединённые Штаты обеспечивают включение Польши в систему военно-политических связей не только в пределах Евроатлантики, но и в мировом масштабе, примером чему становится укрепление сотрудничества Варшавы и Сеула.

Рискнём предположить, что Польша смогла обрести статус не просто главного союзника Америки (и, заметим от себя, Великобритании) в Европе, но и центра новой военно-политической коалиции. И если первый «титул-статус» выглядит сомнительным (судьба союзника США, тем более Великобритании, как учит история, как правило, трагична), то второй перспективнее. В какой-то момент внутренне раздробленные Соединённые Штаты захотят безболезненно выскочить из расширяющейся воронки европейского военного конфликта, и кому-то придётся прикрывать им тыл. Варшава умело воспользовалась утратой германской элитой вкуса к суверенности, а также внутренним кризисом во Франции и Германии.

Кажущееся бессмысленным польское требование репараций от Германии в долгосрочной перспективе выглядит иначе. С одной стороны, оно фиксирует статус Варшавы, а не Берлина в качестве основного актора, определяющего общеевропейскую повестку дня. С Парижем, пытающимся разыграть «китайскую карту», дело сложнее, но сейчас для Польши важнее показать политически зависимый статус именно Германии. С другой стороны, любое движение к получению репараций возможно только при условии поддержки со стороны Вашингтона, как минимум ‒ Лондона. Польша тем самым побуждает главных внешнеполитических партнёров к поощрительным в отношении себя действиям, негласно увязывая выполнение функций «жандарма Восточной Европы» с новыми долгосрочными перспективами. В этом одно из наиболее важных привлекательных свойств нового польского проекта для США. Будучи страной с бесспорно высоким (особенно по сравнению с другими странами Европы) уровнем суверенности, Польша не может стать ни полноценным «центром силы», ни силой, самостоятельно консолидирующей крупный в географическом плане субрегион без прямой поддержки внешнего игрока.

«Польский проект» вписывается в концептуальные рамки «мира без полюсов»[6], ставшего де-факто флагманской схемой для современной Америки. В её рамках статус любого центра силы, тем более субрегионального, обуславливается наличием американской поддержки, которая в отсутствие чётких обязательств (пусть даже они формально заявлены) будет определяться ситуативно. Проект «Междуморье» по всем параметрам находится не просто за пределами институциональных границ современного политико-экономического (ЕС) и военно-политического (НАТО) атлантизма, но и до известной степени им противопоставлен. Появление «большого польского проекта» усугубляет военно-политическую несамодостаточность Европы, её зависимость от Вашингтона в сфере безопасности, понимаемую в широком геополитическом смысле[7].

Амбициям Польши не соответствуют её слабые позиции в надпространственных сферах, таких как информационные цифровые системы, финансовые коммуникации, социокультурный аспект. Именно они определяли суть процессов поздней глобализации и влияние государств. Преодолеть отставание в этой сфере даже по сравнению с европейскими странами (прежде всего Францией и отчасти Германией) будет трудно, если вообще возможно. А без надпространственного присутствия не обеспечить не только влияние в современном мире, но даже и полноценный национальный суверенитет[8].

Польша акцентирует этнорелигиозную составляющую своей политики («карта поляка» и т.п.). Чем, к слову, наглядно доказывает, что не видит проблем с откатом из общеевропейского постмодерна в локальный восточноевропейский модерн, основанный на национализме. С другой стороны, Польша максимально активно демонстрирует готовность к силовым действиям, заявляя, что её цель – создание первой по силе армии в Европе. Это повышает зависимость Польши от США, но уже в плане «удержания» пространства, что и даёт ответ на поставленный ранее вопрос: современная Польша готова на относительно самостоятельный «первый шаг» в реализации собственного геополитического проекта, но неспособна без Соединённых Штатов к проведению долгосрочной политики. Остаётся понять, насколько широким будет «первый шаг» Варшавы.

Иногда в геополитике случаются странные вещи. Тактические противники (а на Украине Россия и Польша, несомненно, противники, входящие во всё более прямое военно-силовое соприкосновение друг с другом) имеют общее понимание долгосрочных тенденций развития мира и в целом руководствуются общей логикой. Этим и объясняется решительность и болезненность столкновений между подобными странами. В нашем случае это обостряется и тем, что польские планы «переконфигурации» касаются и Белоруссии – нашего главного союзника. Сейчас компромисс Москвы и Варшавы невозможен не столько из-за болезненного «прошлого», сколько из-за категорически несовпадающего видения ближайшего будущего.

«Междуморье» как проект переустройства

Сила проекта «Междуморье» в том, что он изначально был гибридным, то есть построенным на стыке политики, военной политики и экономики. Приоритет отдельных аспектов зависел от конкретной политической обстановки и возможностей. Для реализации проекта «Междуморье» необходимы нескольких принципиальных условий:

• Разрыв традиционных экономических взаимосвязей, сложившихся ещё в период холодной войны, но трансформировавшихся в 1990-е гг., например, России и Германии в энергетике. В действительности они были основой для более широкой системы российско-европейских отношений, включавших политическую и социальную сферу, в частности перспективу «симбиоза элит». Не случайно начало подъёма интереса к проекту «Междуморье» следует отнести к 2016 г., когда европейским и в целом атлантическим элитам стало окончательно понятно, что «обнуления» решений, связанных с последствиями воссоединения с Крымом, не будет. Нынешние процессы – не просто усиление Польши, но фиксация нового геоэкономического статуса Европы, наличия в ней внутреннего разделения.
• Однако помимо политического аспекта разделение могло возникнуть только при условии значительного экономического спада в ключевых промышленно развитых странах Европы, при котором разрыв экономических связей был бы менее чувствителен. Справедливо сказать, что дверь к реализации проекта «Междуморье» была открыта диверсией на «Северных потоках», не просто разрушившей одну из ключевых линий взаимозависимости между Россией и Европейским союзом, но и резко понизившей среднесрочную конкурентоспособность европейской экономики. Нельзя не отметить и другой важной составляющей: геоэкономическое переформатирование пространства осуществляется через его военно-силовую дестабилизацию. И относительно успешный опыт глубокого переформатирования с использованием силовых инструментов системы геоэкономических связей Германии, экономического «мотора» Европейского союза (в частности, отношений с Россией), в чём Польша, вероятно, играла не последнюю роль, может быть применён и в других случаях.
• Запрос на альтернативные НАТО и ЕС форматы интеграции в Европе. Он мог возникнуть в силу различных обстоятельств, но только при условии прямой поддержки со стороны США и Великобритании, по разным причинам заинтересованных в изменении системы отношений с евроатлантическими союзниками, в кризисной для альянса ситуации начавших проявлять признаки колебаний и внутренней нестабильности. Повышение же реального политического статуса Новой Европы в структуре НАТО возможно в информационно-политической сфере, но не институционально.

В полосе от Литвы до Румынии возникает пространство, где обрушились складывавшиеся в последние восемьдесят лет экономические комплексы с сопутствующей структурой общества. Обязательства в сфере безопасности (и НАТО, и ЕС) не очевидны, даже по сравнению со статусом обязательств в области безопасности со стороны Соединённых Штатов перед Старой Европой в период холодной войны.

Наконец, и границы в их нынешнем виде не являются политической константой. С юридической точки зрения они проистекают из неоднозначных по природе событий 1991 г., включая сомнительные во многих отношениях, включая и правовой, Беловежские соглашения. Происходящий демонтаж Молдавии выглядит как отработка некоей модели обнуления государственности постсоветских стран, не продемонстрировавших комплексной устойчивости. При любом исходе СВО, тем более в случае военно-политического успеха России, в «атлантической Европе» возникнет запрос на упорядочивание данного пространства и его новую институционализацию. «Пустошь», пространство утраченного политического и социально-экономического суверенитета, уже сейчас можно заполнять новыми экономическими институтами, в том числе специально созданными корпорациями, но главное – социально-политическими формами. А через 5‒7 лет эту «пустошь» нужно будет заполнять, чтобы избежать возникновения не только социального, но и военно-силового вакуума. И это вернёт нас к сценарию, в базовом формате сформу- лированному Джоном Миршаймером ещё в самом начале нулевых[9], но уже с принципиально иным «Западным миром».

Проект «Междуморье» – почти идеальная пространственная «пробка» на пути китайского глобального проекта «Пояс и путь». Преодолеть препятствие за счёт коррекции маршрутов будет сложно, если вообще возможно. Главное (как, вероятно, считают в США) – контроль будет принадлежать американцам. Но это как раз неочевидно, если принять во внимание известный «польский гонор», который в условиях кризиса может вырваться из «узды» евроатлантической политики.

«Междуморье» сегодня – проект ликвидации европейской модели 1990-х гг., которая подразумевала эффективную интеграцию с единой валютой и преодолением территориальных проблем. Нынешнее политическое позиционирование Польши, её амбиции в военной и экономической сфере исключают сохранение статус-кво.

Авторы:

Д.Г. Евстафьев – кандидат политических наук, профессор Института медиа Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики».

Н.М. Межевич – доктор экономических наук, главный научный сотрудник Института Европы РАН.

Точка зрения авторов необязательно совпадает с позицией редакции.

Источник Source