В феврале 2023 г., спустя год после начала российской специальной военной операции, давшей импульс трансформации международных процессов, Китай опубликовал «Концептуальный документ Глобальной инициативы по безопасности» (全球安全倡议概念文件). Так получилось, что он оказался в тени другой публикации того же времени – «Позиции Китая по политическому урегулированию украинского кризиса».

Кроме того, само понятие продвигаемой Китаем глобальной безопасности, казалось бы, синонимично хорошо известным концепциям КНР о «Сообществе единой судьбы человечества» или часто встречающимся в прессе призывам китайского руководства к формированию гармоничной международной системы, где все страны живут в понимании и согласии.

Однако уподоблять китайское видение глобальной или международной безопасности абстрактным идеалам всеобщей гармонии было бы серьёзным упрощением. Глобальная инициатива по безопасности – не только отражение концепции общей связанности будущего человечества, где «безопасность одного государства не может строиться за счёт безопасности другого»[1] (это фактически противопоставляет китайский подход популярной в западных теориях антагонистической игре с нулевой суммой). Очередная инициатива предложена на фоне конфликта в Европе и эскалации ситуации у самых берегов Китая – в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Она знаменует ещё один шаг к новой роли КНР в глобальном управлении, Пекин движется в этом направлении всё последнее десятилетие. Налицо характерное для «возвышающейся державы» стремление к формированию нового международного порядка, свободного от диктата Запада, гегемонии и прочих порицаемых в китайских доктринах черт современного мира[2]. Тем более что Китай продвигает этот порядок, ссылаясь на действующее международное право и международный арбитраж, нормы ООН и других международных инстанций, не оспаривая их, а, напротив, используя для подкрепления собственной позиции.

Упомянутый официальный документ, как и сама концепция глобальной безопасности (全球安全) или международной безопасности (国际安全), позволяют понять позицию Пекина по украинскому кризису и его представление о будущем миропорядке.

От «подъёма в тени» до «общей судьбы человечества»

В начале XXI века самой частой отсылкой к стратегии КНР на мировой арене была часть формулы, составленной по заветам Дэн Сяопина, – «держаться в тени и стараться ничем не проявлять себя» (韬光养晦)[3]. Такое «пребывание в тени» стало временной мерой, которая позволила Китаю «набраться сил» и дождаться правильного момента для «выхода из тени»[4]. Сосредоточенность на внутренней модернизации и неучастие в глобальных конфликтах гарантировали развитие государства на определённом этапе и позволили добиться впечатляющих экономических результатов к первому десятилетию XXI века.

В 1990-е гг. Китай заложил курс на «партнёрскую дипломатию» (合作关系), установив соответствующие отношения с Россией, США, Францией и ЕС. Как отмечает Владимир Портяков, формула «партнёрства», основанная на отказе от вступления в союзы и блоки, а также мирном формате разрешения конфликтов, позволила КНР не только снизить уровень конфронтационности во взаимодействии с другими странами, но и контролировать влияние на эти отношения фактора «китайской угрозы»[5] (восприятия Китая остальными странами как опасности для них). В экономической сфере стратегия «партнёрства» сочеталась с концепцией «выхода вовне» (走出去战略), которая поощряла компании активнее инвестировать в зарубежные рынки.

В 2003 г. на заседании Боаоского форума Чжэн Бицзян, руководитель отдела пропаганды ЦК КПК в 1990-е гг., впервые выступил с идеей «мирного возвышения» (和平崛起) при условии соответствия любых глобальных инициатив КНР национальным интересам.

Активная экономическая политика за рубежом в начале 2000-х гг. должна была подкрепляться и более уверенной дипломатией[6].

Ещё в 1996 г. появилась «Новая концепция безопасности» (新安全观). В 1997 г. председатель КНР Цзян Цзэминь и президент России Борис Ельцин провозгласили формирование нового «многополярного миропорядка» с опорой на исключительный авторитет основного регулятора международной безопасности – Совета Безопасности ООН и заявили о долгожданном конце эпохи биполярности[7].

На Конференции по разоружению в Женеве в 1999 г. Цзян Цзэминь чётче объяснил пять принципов «новой» безопасности – «взаимное уважение суверенитета и территориальной целостности, ненападение, невмешательство во внутренние дела друг друга, равенство и взаимная выгода, мирное сосуществование»[8]. Те же принципы зафиксированы в основном документе по китайскому видению национальной обороны и безопасности – Белой книге 1998 года[9]. Именно этим тезисам о мирном сосуществовании, по мнению китайского руководства, суждено было стать фундаментом для «глобальной и региональной безопасности».

В 2002 г. китайская делегация впервые представила «новую концепцию безопасности» на региональном форуме АСЕАН. Выбор площадки позволяет определить акценты внешнеполитического курса КНР, где АТР – основное пространство концентрации китайских интересов, прежде всего в сфере безопасности. В каждой Белой книге по обороне и военной стратегии Китая в первом разделе, посвящённом общей оценке угроз для безопасности, анализируется ситуация в АТР и на Тайване[10].

Уже в Белой книге 1998 г. китайская сторона осудила создание военных союзов в регионе, имея в виду американское влияние на своих ближайших соседей. В последующих документах звучали прямые упрёки Соединённым Штатам – сначала в «укреплении военного присутствия в АТР» и поставках оружия на Тайвань (2004 г.), а потом – в реализации губительной для мирного существования «блоковой политики» и формировании военных альянсов в регионе (2006, 2010, 2013, 2015, 2019 гг.). Появились предпосылки для формирования комплексной позиции по региональной безопасности – не евразийской, а именно «общеазиатской».

При Ху Цзиньтао в 2005 г. выдвинута концепция «создания гармоничного мира вместе», а в 2009 г. председатель КНР вновь предложил в Генассамблее ООН совместно придерживаться китайской «новой концепции безопасности». Приоритеты внешней политики при Ху Цзиньтао (во многом обусловленные событиями 11 сентября 2001 г.) тогда же дополнились попыткой выработать новые принципы взаимодействия в сфере безопасности для успешного отражения новых угроз – терроризма, экстремизма и других. Как отмечает Александр Лукин, идея построения «гармоничного мира», сменившая курс на «мирное развитие», отсылает к ещё более ранней концепции «мирного развития» времён Дэн Сяопина[11].

Расширение понятия безопасности полноценно происходит только после XVIII Всекитайского съезда КПК и прихода к власти Си Цзиньпина[12]. Данные изменения отражены и в Белой книге КНР от 2013 г., где первый раздел, посвящённый обзору мировых угроз, называется уже не просто «Ситуация в сфере безопасности», а «Новая ситуация, новые вызовы, новая миссия»[13]. Содержание «новой миссии» предлагает по-новому взглянуть на привычные принципы китайской безопасности.

К борьбе с нетрадиционными угрозами (в виде известных «трёх сил зла» ШОС[14]) призывают китайские документы ещё 2002 г., а концепция «всеобъемлющей, совместной безопасности» упоминается в Белой книге КНР от 2010 года. Авторство же цитируемого в той же Белой книге от 2013 г. принципа «если меня не обижают, то и я не обижаю, а если обидят – то не останусь в долгу»[15] принадлежит Мао Цзэдуну и, по сути, является прямым продолжением заложенной им стратегии активной обороны[16].

Верным путём и поясом

Всё же именно с 2013 г. можно отсчитывать начало нового этапа китайского видения глобальной безопасности, так как тогда была объявлена одна из основных китайских стратагем – инициатива «Один пояс – один путь» (ОПОП). В первом же основном установочном документе по реализации инициативы – «Перспективы и действия по совместному созданию Экономического пояса Шёлкового пути и Морского шёлкового пути ХХI века» отмечалось, что страны-участницы должны действовать «на основе уважения суверенитета и соображений безопасности». Пекин не только объяснил необходимость реализации другой китайской инициативы о построении «сообщества с единой судьбой» (人类命运共同体), но и начал формировать собственные инструменты влияния глобального уровня. За связанностью коммуникаций и выстроенными при финансовом содействии КНР транзитными хабами и инфраструктурными объектами должно было последовать формирование безопасной среды для защиты китайских «зарубежных интересов» (海外利益)[17]. Уже тогда Василий Кашин предсказывал, что за обширными инвестициями в нестабильные регионы по маршрутам реализации ОПОП (Африка, Ближний Восток и другие) должны последовать действия Пекина по защите не только самих китайских проектов, но и десятков тысяч китайских граждан, в них занятых[18].

В тот же период, отмечает Игорь Денисов, пика достигает секьюритизация внешних связей КНР, когда внешняя политика становится частью полномочий нового органа – Совета государственной безопасности (СГБ), созданного в 2013 г. и подчинённого ЦК КПК[19]. Это доказывает и включение вопроса «зарубежных интересов» в стратегические и оборонные доктрины КНР. В Белых книгах от 2013 г.[20] и 2015 г.[21] упоминается возможность использовать вооружённые силы для защиты интересов Китая за рубежом, а в Белой книге 2019 г.[22] такой защите посвящён отдельный пункт (维护海外利益). Таким образом, понимание глобальной безопасности включает в себя безопасность китайских интересов за рубежом, в возрастающей степени – безопасность китайских активов в рамках ОПОП.

В 2014 г. Си Цзиньпин выдвинул «Общую концепцию национальной безопасности» (总体国家安全), а также выступил с программной речью «Активное формирование азиатской концепции безопасности и создание новой ситуации для сотрудничества в области безопасности», предложив разновидность региональной, общеазиатской концепции (亚洲安全观)[23].

Эти подходы на Западе трактовали в том числе как стремление Китая возродить имперскую модель отношений с соседями. Так, по мнению Джеффри Ривза, региональная модель безопасности предложена Китаем только для того, чтобы выставить в качестве общерегиональных приоритетов безопасности исключительно китайские интересы[24]. Подобные трактовки основаны на характерном для западных экспертов восприятии КНР как империи, строящей отношения с соседями по региону как с «периферией». Их можно объяснить изначально неверной идеологизированной трактовкой мотивации Китая, который усиливает влияние не только на региональных, но и на мировых площадках[25].

Безопасность нации, а даже точнее, китайского народа, отдельного гражданина КНР – основа безопасности на следующих – национальном, региональном и глобальном уровнях. Данная «человекоцентричность» зиждется как на исторических предпосылках, укоренённых в китайской культуре, так и на экономических интересах. Марксистский принцип, что «первая предпосылка всей человеческой истории, несомненно, заключается в существовании живой личности»[26], сочетается в китайском дискурсе XX века с мнением, что причиной конфликта является не государство, а, по сути, человек и класс – притесняющий и эксплуатирующий.

С этой точки зрения в XXI веке китайское руководство продолжает действовать по заветам политики Дэн Сяопина, чтобы повысить уровень жизни обычного гражданина.

Как заявлял Си Цзиньпин на первом пленарном заседании СГБ в 2014 г., именно безопасность народа Китая является целью политики безопасности страны[27]. Одна из конфуцианских мудростей призывает начинать путь развития от совершенствования жизни человека, потом его дома, далее – страны и мира[28]. Эта важная составляющая китайского видения глобальной безопасности, когда активное продвижение внешнеэкономических интересов не означает заявки на гегемонию. Претензия на новую роль в определении мирового порядка является не причиной, а следствием этого последовательного пути развития нации, требующего усиленного «выхода вовне» и отсутствия внешних надуманных ограничений на китайские инвестиции, открытие китайских предприятий и т.д.

Таким образом, глобальная безопасность тесно соотносится с понятием общественной, человеческой безопасности в Китае, а потому и общее видение будущего, представленное китайской стороной в ООН в 2015 г., основано на общей судьбе «человечества», а не на будущем взаимодействии государств или наций. В 2017 г. в рамках заседания Комиссии ООН по социальному развитию идея «создания сообщества единой судьбы человечества» уже была зафиксирована в резолюции ООН, что стало лишь одним из маркеров роста влияния КНР на механизмы глобального управления[29].

В работе Евгения Грачикова и Сюй Хайян отмечается, что подходы КНР к глобальному управлению меняются в зависимости от типа международной структуры: в традиционных институтах вроде ООН и Всемирного банка Пекин позиционирует себя как участника и «поддерживающего» актора, в модицифированных (претерпевших определённую реорганизацию, например, G20) – как «поддерживающего» и реформатора, а в инновационных структурах (ШОС, структуры ОПОП) – как лидера[30]. Таким образом, Китай не отрицает влияния устоявшихся институтов в глобальном управлении, но в институтах «нового поколения» видит себя ведущей силой. Критика существующего порядка глобального управления, который, по мнению Китая, привёл к нестабильности и кризису безопасности, не может не означать критику современного состояния и функционирования традиционных международных механизмов и институтов, которые были ответственны за поддержание мира и стабильности.

Глобальная безопасность в условиях «дефицита мира»

Осенью 2022 г. в докладе на XX Всекитайском съезде Коммунистической партии Китая Си Цзиньпин заявил о новых «небывалых» вызовах для человечества в условиях «дефицита мира, дефицита развития, дефицита безопасности, дефицита управления»[31]. Истоки отсутствия мира заложены, по мнению китайского руководства, в кризисе глобального управления. Китай не спешит отказываться от принципов и целей Устава ООН, что, по сути, не позволяет обвинить КНР в ревизионистском стремлении подорвать существующую систему глобального управления.

По сравнению с содержанием более ранних региональных инициатив общеазиатской безопасности, которые базировались на простом сочетании «диалога и развития» и не могли добиться широкого международного признания, инициативы Пекина после 2022 г. сильно повысили роль КНР в вопросах глобальной безопасности[32].

Украинский кризис часто называют в китайском дискурсе показателем слома миропорядка, сформированного после холодной войны, где одна держава претендовала на гегемонию, имела исключительное право на формирование альянсов, несоблюдение обязательств по расширению военных блоков и т.д.[33]

Как заявлял Си Цзиньпин в 2022 г. на Боаоском азиатском форуме, современный мир – единый действующий механизм, и пытаться исключить из него какую-то часть «чревато критическим сбоем и тяжелейшими последствиями, причём не только для самой машины, но и того, кто осмелится это сделать»[34]. Кампанию Запада по выдавливанию России из системы европейской безопасности китайские эксперты не раз называли большой ошибкой. Предложения главы КНР по глобальной безопасности сложно назвать новаторскими, но обтекаемость формулировок китайского лидера смогла привлечь международную поддержку. Инициативу оценили и поддержали более 80 стран и организаций.

Предложения главы КНР получили концептуальное воплощение в «Глобальной инициативе по безопасности» 2023 г., где зафиксированы уже двадцать ключевых направлений сотрудничества в интересах глобального развития и пять механизмов для координации международной и региональной безопасности. Тональность документа ничем не отличается от посылов, привычных для китайского дискурса по глобальной безопасности.

Как отмечает научный сотрудник Института международных исследований Фуданьского университета Сунь Дэган, Китай стремится реализовывать подобную концепцию безопасности с конца холодной войны[35]. Скорее всего, и этот документ получит значительную международную поддержку, так как призывает к популярным решениям – отказу от менталитета холодной войны, блоковости и злоупотребления санкциями.

Экспертный дискурс по теме безопасности сильно оживился в Китае с начала 2022 г., что вызвано не только программными инициативами «сверху», но и новыми угрозами. Как отмечает научный сотрудник Института Западной Азии и Африки Китайской академии общественных наук Ван Линцун, на фоне стремления к эскалации российско-украинского конфликта США, пользуясь случаем, оказывают мощное давление и на ситуацию в Синьцзяне, на Тайване и в Южно-Китайском море[36]. Самым большим уроком украинского кризиса, по мнению экспертов из Центра исследования дипломатической мысли Си Цзиньпина (Китайский институт международных исследований), является то, что региональная безопасность не может быть обеспечена за счёт усиления или даже расширения военных блоков. Примером опасной политики представляется активность НАТО, которая продолжила посягать на стратегическое пространство России, «не считаясь с последствиями стремления загнать эту большую страну в угол»[37].

Китайские эксперты одобряют и обосновывают официальную позицию Пекина, согласно которой мир нуждается в новой концепции управления безопасностью. Основной посыл Пекина – «в эпоху экономической глобализации безопасность всех стран взаимосвязана и влияет друг на друга»[38]. Этот подход противопоставляется поведению США и их союзников. Официальные документы и заявления ясно объясняют, почему и зачем КНР так активно формулирует правила международной безопасности, подспудно обвиняя прежние порядки в провоцировании кризисных явлений.

Ряд китайских исследователей делают вывод, что ООН осуществляет «слабое управление», её резолюции, по сути, не имеют обязательного действия, а миротворческие силы, сформированные под её эгидой, не всегда способны гарантировать даже собственную безопасность[39]. Тем не менее к миротворческим операциям ООН Пекин относится как к механизму влияния на глобальные процессы. C 1990 г. Китай постепенно наращивал участие в миротворческих операциях, на данный момент он является второй страной по объёму их финансирования и лидером среди постоянных членов СБ ООН по численности контингента. Помимо роста международного авторитета Китая и поддержания «статуса великой державы»[40], активизация КНР в миротворческих миссиях с 2014 г. связана с интересами национальной безопасности, в частности с китайским персоналом, предприятиями и другими проектами в рамках инициативы ОПОП. Например, миротворческие миссии ООН с участием китайских военных в Африке и гуманитарная помощь региону, как и призывы министра обороны КНР Вэй Фэнхэ к увеличению военно-технических поставок на Африканский континент, тесно увязаны с увеличением там объёма китайских инвестиций[41].

КНР успешно закрепляет за собой роль миротворца в конфликтных зонах, например, на Ближнем Востоке, в Афганистане и т.д. Так, в рамках третьей министерской конференции государств ‒ соседей Афганистана, состоявшейся в провинции Аньхой в КНР в марте 2022 г., страны-участницы под председательством Китая взяли на себя обязательства поддержать восстановление афганской экономики. Китайский бизнес активно ищет возможности для инвестиций в страну[42]. Китай в целом заинтересован в стабильном Афганистане и в рамках обеспечения региональной безопасности в Центральной Азии – соседнем регионе для такого важного для КНР Синьцзян-Уйгурского автономного района.

Кроме того, именно КНР стала посредником в переговорах между Саудовской Аравией и Ираном, поспособствовав восстановлению дипломатических отношений между двумя ключевыми участниками региональной политики. В целом политика КНР способствует изменению западноцентричных ориентиров в сторону многополярности и повышению авторитета незападных международных структур – ШОС, БРИКС и других.

Автор: А.А. Перминова – научный сотрудник Института Китая и современной Азии РАН, преподаватель департамента международных отношений Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики».

Точка зрения авторов необязательно совпадает с позицией редакции.

Источник Source