[После ядерной войны] у двух сторон не было бы ни власти, ни законов,
ни городов, ни культур, ни колыбелей, ни могил.
Шарль де Голль, 31 мая 1960 г.
К тотальной ядерной войне может привести широкий спектр проблем и разные цепочки событий, но последним шагом практически всегда будет упреждение. Тотальная война не случится, если стороны не верят в то, что она неминуема и неизбежна и что, сколь ни ужасно нанесение первого удара, ещё хуже стать его жертвой[1].
Наличие этих взаимосвязанных убеждений не требуется, когда речь идёт о более низких уровнях насилия, включая даже ограниченное применение ядерного оружия. Действительно, подобные исходные позиции способны превратить силовые действия, начатые как управляемые, в саморазрушительные. Но пока тотальная война будет более катастрофичной, чем даже проигрыш ограниченной войны или сокрушительное политическое поражение, есть единственная причина для нанесения полномасштабного удара: если государственные деятели приходят к выводу, что другая сторона собирается это сделать. Когда война рассматривается как неизбежная, невозможны ни капитуляция, ни сдерживание. Последнее подразумевает не только угрозу ответа на нападение другой стороны, но и обещание не нападать, если та проявит такую же сдержанность[2]. Государство, полагающее, что война неизбежна, по определению не поверит таким обещаниям. Мир нельзя купить ценой даже огромных уступок, включая капитуляцию[3].
Лицо, принимающее решения и обладающее хотя бы каплей здравомыслия, предпочтёт войне даже очень неудовлетворительный мир. Но такого выбора может и не быть. В условиях беспрецедентно острого кризиса реальный выбор может заключаться между войной немедленно и войной в ближайшем будущем, войной, которую начинает собственное государство, и войной, инициированной другой стороной. Если первое рассматривается как более предпочтительное, война начнётся, даже когда обе стороны хотят её избежать. Такое предпочтение также повлияет на предполагаемую вероятность столкновения; государство будет ожидать нападения противника (и неизбежной войны), только если полагает, что он считает нанесение первого удара преимуществом. Эта проблема кризисной нестабильности в значительной степени обусловлена психологией. <…>
Кризисная нестабильность
Альберт Вольштеттер утверждал, что баланс устрашения хрупок (т.е. что первый удар может предоставить серьёзные преимущества). Основываясь на этом рассуждении, Томас Шеллинг объяснил, что одной из величайших опасностей начала войны является «взаимный страх внезапного нападения»[4]. Каждая из сторон боится быть застигнутой врасплох и должна оставаться начеку. А подобное означает не только тщательное наблюдение за военной деятельностью противника, но и подготовку к действиям своих сил. Однако это способно привести другую сторону к выводу, что первая, возможно, готовится напасть. В итоге другая сторона перейдёт на уровень повышенной боеготовности, тем самым подтверждая подозрения первой и заставляя её тоже переместиться на ещё более высокий уровень боевой готовности. Результатом становится ужасное самореализующееся пророчество. Действия, которые предпринимает каждая из сторон, опасаясь стать жертвой неожиданности, подпитывают страхи другой стороны и приводят к войне, к которой никто не стремился.
<…> Уроки истории 1914 г., усвоенные государственными деятелями, и воспоминания о внезапных нападениях 1941 г. усугублялись верой, что ядерное оружие делает такие нападения ещё более разрушительными. Так, в ноябре 1945 г. Time отмечал, перечисляя двенадцать положений о ядерном оружии: «Атомное оружие увеличивает стимул к агрессии, умножая преимущество фактора внезапности»[5]. <…>
Поведение государства часто тесно связано с его внешнеполитическими целями и анализом целей противника. Однако в ситуации кризисной нестабильности таких связей нет.
Если государство считает, что сохранить мир невозможно, оно может напасть, хотя, в принципе, предпочитает статус-кво, а не развязывание войны и думает, что противник тоже придерживается оборонительной стратегии[6]. Это экстремальный и особенно опасный пример дилеммы безопасности, которая в значительной степени определяет международную политику. Термин «дилемма безопасности» часто используется в широком смысле для обозначения трудностей, с которыми сталкиваются государства в обеспечении безопасности. Но полезнее точное определение этого термина: средства, с помощью которых государства пытаются повысить собственный уровень защищённости, часто приводят к нежелательным и непреднамеренным последствиям, делающим другие страны менее защищёнными[7]. Таким образом, даже при желании обеих сторон взаимная безопасность оказывается недосягаемой. Подготовка вооружённых сил для повышения безопасности государства увеличит количество не только оружия для отражения нападения, но (по крайней мере, незначительно) и вооружений, предназначенных для первого удара[8]. Шаги, предполагающие только первое, но не второе, были бы менее рискованными – например, отправка с баз в море подводных лодок или рассредоточение наземных мобильных ракет.
Но даже эти, казалось бы, безобидные меры могут показаться опасными другой стороне. Во-первых, любая мера по наращиванию количества оружия, способного выдержать первый удар противника, также увеличила бы объёмы вооружений, которые выдержали бы ответный удар, атакуй государство первым. Во-вторых, другая сторона вправе расценить защитные меры как указание, что лидеры государства решили начать войну или не могут сохранить политический контроль над своими силами. В-третьих, противник может напасть, поскольку нанесение удара первым более эффективно в отношении оппонента, который ещё не привёл свои силы в боевую готовность. В накаляющейся обстановке кризисную нестабильность создаёт осознание, что преимущества первого удара вскоре сойдут на нет. Министр обороны Макнамара признал эту динамику в проекте Президентских меморандумов по тактическому ядерному оружию в конце 1960-х гг., отметив: в условиях кризиса «будет велик соблазн… атаковать системы доставки ядерного оружия противника до того, как они смогут быть использованы, или уничтожить группировки его наземных сил до того, как они смогут рассредоточиться»[9]. Таким образом, стабильность была бы укреплена силами, которые всегда неуязвимы, или политикой, которая породила их до того, как кризис стал серьёзным. <…>
Война как неизбежность
Поскольку кризисная нестабильность обусловлена взаимодействием двух сторон, важно задаться вопросом, способно ли государство непреднамеренно заставить противника поверить в неизбежность войны. Принимающие решения лица не всегда умеют или желают видеть последствия своих действий. Государственные деятели часто обладают меньшим контролем, чем им кажется; то, что делает их государство, не всегда совпадает с их приказами. Более того, зачастую они ошибочно воспринимают собственное поведение. Точно так же, как другие рассматривают действия государства через искажённую оптику, государственные деятели не являются незаинтересованными наблюдателями своих поступков. Даже если они и были бы таковыми, им пришлось бы учитывать особую точку зрения другой стороны, которая варьировалась бы в зависимости от имеющихся у неё данных, её когнитивных предрасположенностей и потребностей в искажении имеющейся информации. Учитывая сложность задачи, неудивительно, что государства иногда не понимают, как другие истолкуют их поведение, и что, отчасти по этой причине, их шаги порой приводят к непредвиденным и нежелательным последствиям.
Во время кризиса повышенный страх перед нападением заставляет людей собирать больше доказательств и изучать их более внимательно, чем в спокойные времена. Это, хотя и не противоречит здравому смыслу, также создаёт проблемы, особенно потому, что при любом ядерном кризисе каждая сверхдержава столкнулась бы с большой незнакомой военной активностью. <…> Разобраться в событиях, которые видишь впервые, трудно даже при самых благоприятных обстоятельствах. Но в условиях кризиса необычное, скорее всего, покажется угрожающим. Конечно, появление такой угрозы – одна из причин, по которой государство следует привести в состояние боевой готовности. Но вывод может заключаться не в том, что государство нападёт, если конфликт не удастся разрешить, а в том, что оно собирается напасть в любом случае. Более того, убеждённость в том, что противник ведёт беспрецедентную подготовку к войне, бывает результатом повышенной чувствительности восприятия, сопровождающей кризис. Например, в кризисной ситуации офицеры разведки и лица, принимающие решения, обнаруживают передвижение войск, которое является обычным, но не будет признано таковым, поскольку никогда не изучалось столь тщательно. Тогда действия станут рассматриваться как новые, а учитывая контекст, обусловленный предупреждением, как угрожающие.
Государство также склонно рассматривать поведение оппонента как более спланированное, скоординированное и централизованное, чем оно есть на самом деле.
Случайные действия, которые подчас есть результат решений различных ветвей бюрократии, реализующих каждая свою линию, вероятнее всего, будут восприниматься как элементы согласованного и часто коварного плана[10]. В условиях ядерного кризиса склонность рассматривать все шаги другой стороны в качестве компонентов единого плана почти наверняка приведёт к неправильным и опасным выводам. Обычные действия воспринимаются с подозрением: во время кубинского ракетного кризиса президента Джона Кеннеди очень беспокоило неверие СССР в то, что пролетевший над Сибирью U-2 (26.10.1962. – Прим. ред.) был сбившимся с пути метеорологическим самолётом. Более того, поскольку обе стороны объявили состояние повышенной боевой готовности, воинские подразделения не только выполняли заранее подготовленные инструкции, но и действовали по собственному усмотрению. Так, теперь выясняется, что решение сбить U-2 над Кубой (27.10.1962. – Прим. ред.) было принято командиром подразделения советского ЗРК[11]. Но неудивительно, что такая возможность не пришла в голову Кеннеди и его советникам, которые рассудили, что «должно быть, Советы… решили бросить свои карты на стол»[12].
Также вероятно, что каждая сверхдержава будет рассматривать действия небольших государств с противной стороны как контролируемые главным противником. Во время кубинского ракетного кризиса Соединённые Штаты не считали Кастро независимым актором, а в 1973 г. Советский Союз, по всей видимости, переоценил контроль США над Израилем и, возможно, приписал окружение египетской армии злонамеренности Вашингтона. Поскольку будущие советско-американские кризисы почти наверняка вырастут из конфликтов между клиентами в странах «Третьего мира», особую тревогу вызывает склонность недооценивать автономию небольших государств. Воинственность клиентов ведёт сверхдержаву к выводу, что её противник решился на выяснение отношений.
Решимость и доверие
В ядерный век главная угроза – переход противостояния в тотальную войну. Но в достоверности такой угрозы противную сторону ещё надо убедить, ведь применение приведёт к уничтожению и самого государства, и его противника. Таким образом, одной из важнейших задач стран является проявление решимости. Для этого государство должно влиять на восприятие других.
Конечно, можно оценивать решимость государства по его предыдущему поведению. Отчасти этим объясняется, почему сверхдержавы глубоко погружаются в решение проблем, связанных со странами, малозначимыми с точки зрения угроз безопасности. Холодная война полна конфликтов и кризисов, которые предполагают крайне незначительную – обычно крайне малую – вероятность войны, и перемежаются случаями, когда та или иная сторона платит существенную цену людскими потерями – как Советский Союз в Афганистане или Соединённые Штаты во Вьетнаме. Но остаётся вопрос, насколько правомерно судить в целом об уровне решимости государства на основании отдельных случаев. Исследования не смогли выявить последовательного влияния разрешения одного конфликта на последующие[13].
«Подъём» от мелких проблем и войн к ядерным конфронтациям проблематичен, поскольку издержки и ставки в первом случае несравнимо меньше, чем во втором.
Кажется неразумным, например, если кто-либо сделает выводы о возможном поведении США на грани ядерной войны, исходя из их кампании во Вьетнаме. Действительно, если бы небольшая война, наподобие вьетнамской, заметно повысила способность Америки сдерживать Советский Союз от угроз её жизненно важным интересам, это было бы дешёвым способом защитить своё государство. Допустим, Соединённые Штаты полагают: небольшая война за малозначащую страну подтолкнёт других к выводу, что Вашингтон будет действовать решительно и в опасной конфронтации. Но на деле это не станет надёжным доказательством, ведь США могли бы вести маленькую войну, только чтобы создать соответствующее впечатление, независимо от того, пойдут ли они действительно на риск в случае ядерного вызова. Таким образом, подобное поведение в целях укрепления собственного реноме станет саморазрушительным, но у других не будет причин делать выводы на будущее на этой основе.
Даже если твёрдая позиция в конфронтации на низком уровне или небольшая война не приводят к определённым последствиям, отступление явным образом подрывает доверие к будущему: остальные делают вывод о нежелании нести издержки. Однако и он ошибочен. Отчасти это связано со следующим: если отступивший актор считает, что другие верят в теорию домино, то он будет особенно мотивирован одержать верх в следующий раз и продемонстрировать, что теория неверна или, по крайней мере, неприменима к нему. Как выразился министр иностранных дел Германии в 1911 г.: «Когда наш престиж… падает, мы обязаны сражаться»[14]. Конечно, если другие предвидят подобное развитие, они будут ожидать, что побеждённый актор проявит особую жёсткость в следующем противостоянии.
Таким образом, не имея объективных и надёжных признаков решимости, государства вынуждены совершать множество странных поступков, чтобы убедить других: они не отступят от своей линии в условиях серьёзного кризиса. Киссинджер утверждал: «На мой взгляд, то, что кажется “сбалансированным” и “безопасным” во время кризиса, часто оказывается самым рискованным. Постепенная эскалация соблазняет противника отвечать на каждый ход; то, что задумано как демонстрация умеренности, может быть воспринято как нерешительность; заверения способны… мотивировать выжидание, затягивая нахождение в зоне риска. <…> [Для быстрого прекращения конфликта лидеру] следует демонстрировать неумолимость. Он должен быть готов к быстрой и жестокой эскалации до такой степени, чтобы противник больше не мог позволить себе экспериментировать»[15].
Такая позиция интригует и может быть правильной, хотя подозрительно напоминает обобщение, основанное на поверхностном ознакомлении с опытом Вьетнама. Но что важно: она основывается – и это естественно – на оценке того, как другая сторона истолковывает чьи-либо действия. Правила умозаключений, связывающих действия государства и прогнозы наблюдателей, создаются этими наблюдателями. Поэтому государства стремятся вести себя так, чтобы воздействовать на наблюдателей, а наблюдатели пытаются судить о дальнейших шагах государства на основе их предыдущего поведения[16]. Возникает цикличность, поскольку получается, что действия государства зависят от ожидаемых выводов наблюдателей, и последние должны судить о том, как, по мнению государства, делаются выводы. Затем участники взаимодействия разрабатывают критерии реальности, которыми будут руководствоваться.
Автор: Роберт Джервис (1940–2021) – профессор международных отношений и публичной политики Колумбийского университета (г. Нью-Йорк), классик исследований в сфере международной безопасности.
Данный материал основан на выдержках из его книги «Значение ядерной революции. Управление государством и перспектива Армагеддона» (The Meaning of the Nuclear Revolution. Statecraft and the Prospect of Armageddon. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 1989). Её издание на русском языке готовит Центр анализа стратегий и технологий. Благодарим издателя за любезное разрешение опубликовать отрывок. Текст даётся в журнальной редакции.
Точка зрения авторов необязательно совпадает с позицией редакции.
Сноски
[1] Схожие формулировки см. здесь: George A.L. Crisis Management: The Interaction of Political and Military Considerations // Survival. 1984. Vol. 26. No. 5. P. 223–234; George A.L. Problems of Crisis Management and Crisis Avoidance in U.S.-Soviet Relations. In: Ø. Østerud (Ed.), Studies of War and Peace. Oslo: Norwegian University Press, 1986. P. 202–226; Schilling W., Fox W.T.R., Kelleher C. et al. American Arms and a Changing Europe. N.Y.: Columbia University Press, 1973. P. 172–174; Lebow R.N. Between Peace and War. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1981. P. 254–263. И наоборот, государственные деятели часто разделяют анализ заместителя министра иностранных дел Великобритании в 1938 г. Александра Кадогана: «Я, конечно, чувствую, что очень трудно выбрать какой-либо курс действий, который мог бы ввергнуть Европу в войну сейчас, чтобы предотвратить то, что может стать войной позже» (см.: Taylor T. Munich. Garden City, N.Y.: Doubleday, 1979. P. 625). Общий обзор темы непреднамеренной ядерной войны см. здесь: Frei D. Risks of Unintended Nuclear War. Totowa, N.J.: Rowman & Allanheld, 1983. 292 p. Классический исторический пример являет 1914 г., когда обе стороны посчитали, что природа военной технологии и тактики предоставляет большое преимущество нападению и что государство, способное нанести удар первым, увеличит свои шансы на победу. Теория игр утверждает, что при разумных допущениях даже кризисная нестабильность не может привести к ядерной войне, если государственные деятели рациональны. См.: Powell R. Reconsidering the Reciprocal Fear of Surprise Attack [Unpublished paper]. Cambridge: Harvard University Press, 1987; Powell R. Crisis Stability in the Nuclear Age // American Political Science Review. 1989. Vol. 83. No. 1. P. 61–76. К тому же выводу несколько иным путем приходит Колин Грей, см.: Gray C. ICBMs and Deterrence: The Controversy over Prompt Launch // Journal of Strategic Studies. 1987. Vol. 10. No. 3. P. 285–309. Также см.: O’Neill B. Crisis Instability with Space-Based Antimissile Systems // Journal of Conflict Resolution. 1987. Vol. 31. No. 4. P. 631–672.
[2] Schelling T. Strategy of Conflict. Cambridge: Harvard University Press, 1960. P. 120.
[3] Пауэлл показывает, насколько способность прекратить кризис путём уступок контролирует кризисную нестабильность. См.: Powell R. Reconsidering the Reciprocal Fear of Surprise Attack. Op. cit.
[4] Schelling T. Strategy of Conflict. Op. cit. P. 239–265; Schelling T. Arms and Influence. New Haven: Yale University Press, 1966. P. 221–260. Эта озабоченность вытекает из знаменитого исследования RAND, как следует разворачивать бомбардировщики Стратегического воздушного командования. Сокращённую версию исследования смотрите здесь: Wohlstetter A. The Delicate Balance of Terror // Foreign Affairs. 1959. Vol. 37. No. 1. P. 211–234. Cамо исследование издано здесь: Wohlstetter A.J., Hoffman F.S., Lutz R.J. et al. Selection and Use of Strategic Air Bases. In: M. Trachtenberg (Ed.), The Development of American Strategic Thought: Writings on Strategy, 1952–1960. Vol. 1. N.Y.: Garland, 1988. P. 163–589.
[5] Time. November 12, 1945. P. 28. Остальные одиннадцать пунктов были удивительно прозорливыми.
[6] Аналогией является теоретико-игровая ситуация «Охота на оленей», впервые описанная Ж.-Ж. Руссо. См.: Kenneth W. Man, the State and War. N.Y.: Columbia University Press, 1954. P. 167–171, 183–184; Jervis R. Cooperation Under the Security Dilemma // World Politics. 1978. Vol. 30. No. 2. P. 167–214.
[7] Эта идея стара как Фукидид. В современную эпоху это впервые обсуждалось здесь: Butterfield H. History and Human Relations. London: Collins, 1951. P. 19–20; Herz J. Idealist Internationalism and the Security Dilemma // World Politics. 1950. Vol. 2. No. 2. P. 157–180; Wolfers A. Discord and Collaboration. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1962. P. 84.
[8] По крайней мере вероятно, что это сделали бы Соединённые Штаты, как они делали в прошлом. Однако Советский Союз никогда не приводил свои ядерные силы в состояние боевой готовности.
[9] Epstein J. Strategy and Force Planning. Washington, D.C.: Brookings Institution, 1987. P. 19–20.
[10] Более подробное обсуждение и доказательства см. в восьмой главе книги Роберта Джервиса: Jervis R. Perception and Misperception in International Politics. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1976. 478 p.
[11] Bernstein R. Meeting Sheds New Light on Cuban Missile Crisis // The New York Times. October 14, 1987. P. 10. Александр Джордж отметил эту возможность много лет назад. См.: George A., Hall D., Simons R. The Limits of Coercive Diplomacy. Boston: Little, Brown, 1971. P. 124.
[12] Hilsman R. To Move a Nation. Garden City, N.Y.: Doubleday, 1967. P. 220. Также см.: Blight J.G., Bundy McG. October 27, 1962: Transcripts of the Meetings of the ExComm // International Security. 1987. Vol. 12. No. 3. P. 71, 80.
[13] См.: Huth P., Russett B. What Makes Deterrence Work? Cases from 1900 to 1980 // World Politics. 1984. Vol. 36. No. 4. P. 517; Snyder G., Diesing P. Conflict Among Nations. Princeton: Princeton University Press, 1977. P. 496–497. Противоположную точку зрения см. здесь: Mandel R. The Effectiveness of Gunboat Diplomacy // International Studies Quarterly. 1986. Vol. 30. No. 1. P. 68–69; Huth P., Russett B. Deterrence Failure and Crisis Escalation // International Studies Quarterly. 1988. Vol. 32. No. 1. P. 29–46; Huth P. Extended Deterrence and the Prevention of War. New Haven: Yale University Press, 1988. P. 81–83.
[14] Barlow I. The Agadir Crisis. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1940. P. 327.
[15] Kissinger H. White House Years. Boston: Little, Brown, 1979. P. 622.
[16] Президент Эйзенхауэр оправдывал сокращение американских обычных вооружённых сил утверждением: «Что нам действительно нужно, так это то, на что другие смотрят и уважают»; этим считалось ядерное оружие, а не сухопутные войска (см.: Ambrose S.E. Eisenhower. N.Y.: Simon and Schuster, 1983. P. 144). На тему дискуссии вокруг этого феномена см.: Goffman E. The Presentation of Self in Everyday Life. Garden City, N.Y.: Doubleday, 1959. 255 p.; Jervis R. The Logic of Images in International Relations. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1970. 281 p.
Источник Source
