Социал-демократы правят в большинстве стран Латинской Америки, но всё отчётливей проявляется снижение их популярности. С 2019 г. они побеждали практически повсеместно, порождая шумиху вокруг «розового прилива», однако в преддверии выборов в Эквадоре и Аргентине кандидаты от центристских и правых партий по опросам идут впереди.

Эта тенденция наблюдается даже в Мексике, где ещё совсем недавно многие считали, что правящая партия одержит победу на выборах в следующем году. Сегодня, несмотря на расхождение позиций между радикальным консерватизмом и крайне правыми, в некоторых случаях связь между этими двумя политическими течениями становится неоспоримой.

Когда в начале XXI века левые пришли к власти в странах Латинской Америки, политические партии региона были грозными. Эво Моралес в Боливии, Луис Инасиу Лула да Силва в Бразилии, Уго Чавес в Венесуэле, Хосе Мухика в Уругвае, Рикардо Лагос в Чили и Рафаэль Корреа в Эквадоре отличались друг от друга по многим параметрам, но всех их объединяло одно качество: за ними стояли сильные партии или общественные движения, которые укрепляли их позиции в противостоянии с традиционной элитой. Между тем преобразование действительности в соответствии с идеологией этих лидеров предполагало наличие ясного представления о конечном результате реализации планов. Знать реальное состояние социально-экономического положения своих стран являлось обязательным условием будущих преобразований, поскольку только в этом случае можно было рассчитывать на успех. Однако если с теорией у партийных лидеров всё обстояло приемлемо, то со знанием реального положения дел в стране было намного хуже. В результате процессы преобразований начали осуществлять противоречиво, и в 2010-е гг. ситуация стала меняться, когда социальные движения уступили место спонтанным, кратковременным протестам, организованным в социальных сетях. В результате Густаво Петро в Колумбии, Андрес Мануэль Лопес Обрадор в Мексике, Педро Кастильо в Перу, Габриэль Борич в Чили и недавно избранный президент Гватемалы Бернардо Аревало пришли к власти с новыми, слабо организованными коалициями, не опираясь на мощные общественные движения.

На территории Латинской Америки распространено мнение, что социализм начала XXI века закончился и наступило время государств всеобщего благосостояния. Очевидно, что планы по продвижению социал-демократических реформ в регионе реализованы не были, и левоцентристские правительства даже там, где раньше добивались успеха (например, в Чили), теперь испытывают трудности. Ослабление политических партий региона, ускорение темпов избирательных кампаний и рост преступности – всё это создаёт особые проблемы для действующей власти. За исключением Боливии ни один из латиноамериканских лидеров последнего избирательного цикла не пришёл к власти, имея большинство в законодательном органе. Именно в этом заключается главная проблема для левоцентристских правительств: их предложения по реформированию налоговой системы, расширению государства всеобщего благосостояния или запуску зелёных преобразований требуют большинства, которого у них просто нет. В этой ситуации они были вынуждены создавать альянсы и заключать пакты с консервативными силами, но это далось им дорогой ценой.

Каковы причины этого? Почему правящие партии, которые до последнего времени играли основополагающую роль в формировании политического и экономического консенсуса, занимают позиции, близкие к ультраправым движениям? Это особенность Латинской Америки или она связана с глобальной тенденцией? Чтобы ответить на эти вопросы, нужно обратиться к предпосылкам. Приметы этого разворота проявились уже в конце ХХ века, когда социалисты начали применять крайне правые подходы, тем самым порывая с некоторыми из своих позиций и запуская процесс перехода к более радикальным установкам. Ярким примером является венгерская партия “Fidesz”, которая в начале XXI века завершила смену политической ориентации; нечто подобное произошло и в Польше с партией “Prawo i Sprawiedliwość”; то же можно сказать и о австрийской партии “Österreichische Volkspartei”, которая переняв существенные аспекты ультраправой повестки коллег из “Freiheitliche Partei Österreichs”, пережила процесс внутренних изменений. Ещё один пример – швейцарская “Schweizerische Volkspartei”, которая после ряда слияний перешла к праворадикальным позициям. Аналогичная ситуация происходила и в Северной Америке, например, в США, где “Republican Party” также пережила процесс усиления наиболее радикальных блоков, что ярко выразилось в избрании Дональда Трампа своим лидером, а затем и президентом страны.

Главный аспект этой тенденции – нарушение баланса политических сил. Он влечёт к разрыву договорённостей и правил, а также способствует росту избирателей, которые становятся более радикальными. Это не только политический, но и социологический феномен, за которым скрываются сильные авторитарные установки. Проявляясь, они покушаются на общественный договор и пространства солидарности. Одним из существенных аспектов крайне правых является новое прочтение ими того, что в 1960-е годы было известно как “Nouvelle Droite”[1], пропагандируемое французским философом Аленом де Бенуа. Эта концепция возродило то, что швейцарский публицист Армин Молер в 1949 г. назвал «консервативной революцией», использовав это выражение в отношении трудов таких немецких мыслителей, как Освальд Шпенглер, Эдгар Юлиус Юнг, Отто Штрассер и Эрнст Юнгер, стремившихся найти перспективу будущего. Для этого они опирались на теоретические положения итальянского философа Антонио Грамши, согласно которым для осуществления реальных политических преобразований необходимо одно условие – широкое общественное признание, позволяющее построить культурную и социальную гегемонию, а не просто получить доступ к власти. Основная идея заключалась в том, чтобы адаптировать эти изменения для молодой и современной аудитории продвигая в этой среде аргументы, связанные с традициями, свободой и идентичностью.

В результате в 2019 г. появились народное восстание в Чили, протесты “gilets jaunes” во Франции и произошла широкая мобилизация в Италии в рамках так называемого движения “girotondi”. Одной из центральных характеристик этих движений является их ярко выраженный эстетический характер. Эти новые движения не претендуют на то, чтобы представлять общую идеи или перспективы. Изучая их, приходишь к выводу, что в этих социальных явлениях определённо есть общая нить – все они представляют собой коллективные действия в виде протестов, хотя ни один из них не смог перерасти в политический конфликт. Именно поэтому, когда участники этих движений спонтанно выходят на улицы и пытаются решить ту или иную проблему, они часто не получают должного или ожидаемого отклика, поскольку не имеют институциональной поддержки.

Наблюдается явный упадок организованных партий, то есть партий как идеологических сил, которые выступают в качестве посредников между гражданами и институтами. В этой конструкции политика отделилась от общества, отказалась от своей посреднической функции и решила двигаться как сфера, отличная и дифференцированная от граждан. Потому, когда протестные движения выражают критику, они не добиваются существенных реформ. На то есть как минимум две фундаментальные причины. Первая – это трансформация политических партий, сопровождающаяся глубокими социологическими и экономическими изменениями. Вторая – связана с трансформацией мировой экономики. Сегодня власть финансов имеет гораздо большее значение, чем в прошлом. В результате политические партии не могут обещать серьёзных реформ и преобразований, что во многих случаях приводит к недовольству граждан, которые чувствуют, что традиционная политика больше не служит им.

Эта реальность ставит партии на службу лидерам, соответствующим запросам народа, близким большинству. В пример можно привести Дональда Трампа, который сначала встретил сопротивление, но по мере продвижения к Белому дому ему удалось подчинить себе членов своей партии. Другой яркий пример – Себастьян Курц, согласившийся стать председателем своей партии только при условии, что ему будут предоставлены все права на решение кадровых и бюджетных вопросов. Получив власть, оба этих политика быстро сформировали концепцию своего имиджа: «Есть люди, которые занимаются настоящей работой, и есть те, кто ею не занимается». Их главной целью было завоевать лояльность большинства.

В связи с этим важным представляется вопрос: несут ли левые ответственность за появление таких лидеров? Как ни странно, ответ лежит на поверхности: левые проводили свою политику, оторванную от народа, так долго, что стало казаться, что никакие другие изменения невозможны. Эта ситуация привела к тому, что левые стали рассматриваться населением как часть системы, которая поддерживает status quo.

В результате в 2023 г. выборы в Латинской Америке выглядят совершенно иначе, чем в прошлые десятилетия: кампании проходят в социальных сетях не хуже, чем в реальной жизни, «признанные лидеры» исчезают в последний момент, а неизвестные кандидаты оказываются на первых строчках в предпочтениях избирателей. Этот новый стиль работы в сочетании с разочарованием граждан в существующем положении вещей создаёт сильные стимулы для обещания радикальных перемен в одночасье. Но построить современное государство всеобщего благосостояния – дело не быстрое. Главы латиноамериканских государств, представляющие левый фланг, скорее всего, знают об этом, но у них нет другого выбора, кроме как давать невыполнимые обещания. Это игра с нулевой суммой, что сразу отражается на их рейтинге.

Если совсем недавно доминирующей проблемой стран региона являлась коррупция, то в текущей ситуации – это безопасность. За последнее десятилетие количество преступлений в Чили удвоилось, что повергло в шок страну, которая гордилась тем, что является одной из самых безопасных в Латинской Америке. Впрочем, Чили не одинока: в других, ранее спокойных странах региона, включая Аргентину, Перу, Уругвай и Эквадор, преступность также вышла на первое место в политической повестке. У правого сектора есть ответ на эту угрозу в виде модели “mano dura”, реализуемой президентом Сальвадора, которая привлекает всё большее число поклонников: даже левая администрация Гондураса присоединилась к ней. В качестве альтернативы колумбийский лидер Густаво Петро, который назвал эту модель «концентрационными лагерями», пообещал достичь в своей стране “Paz total” путём переговоров с незаконными вооружёнными группировками, но его стратегия пока не принесла плодов. Если и есть исключение из всех этих тенденций, то это лидер Мексики Андрес Мануэль Лопес Обрадор, который управляет своей страной так, как до него это делали Уго Чавес в Венесуэле, Рафаэль Корреа в Эквадоре и Эво Морале в Боливии, стремясь ослабить ограничения системы сдержек и противовесов, расширяя полномочия военных (с 2006 по 2021 гг. в их ведение было передано более 246 государственных функций). Однако использование Вооружённых сил Мексики, как это обычно бывает при милитаризации политики внутренней безопасности, породило новое явление – милитаризм, политический проект, стремящийся поставить вооружённые силы в центр управления государством.

Стратегия главы мексиканского государства, сохраняющего высокие рейтинги популярности на протяжении всего периода своего правления, может сохраниться при условии, что на выборах в 2024 г. победит кандидат от основанного им десять лет назад Movimiento Regeneración Nacional. Если не произойдёт никаких неожиданностей, то новым президентом страны по результатам голосования 2 июня 2024 г. станет Клаудия Шейнбаум, которая будет баллотироваться от коалиции, состоящей из Movimiento Regeneración Nacional, Partido del Trabajo и Partido Verde Ecologista de México. Она физик и получила степень доктора философии после научной стажировки в University of California в Беркли. Предполагается, что ей будет противостоять сенатор Ксохитль Гальвес, кандидат от Frente Amplio por México, которая стала известна на всю страну благодаря своим публичным столкновениям с главой государства. На первый взгляд, биография Ксохитль Гальвес больше подходят к описанию кандидата от правящей власти, но если Клаудия Шейнбаум может воспользоваться популярностью президента страны, то Ксохитль Гальвес пока не представила содержательной линии, выходящей за рамки критики национального правительства.

Граждане участвуют в жизни общества, чтобы удовлетворить свои потребности и чаяния, и именно демократия должна разработать механизмы, гарантирующие это удовлетворение. Партии играют в этом ключевую роль, поскольку они взаимодействуют с гражданами и в то же время действуют в рамках институтов. Сводя представительство к участию в выборах, элита разрушает классическую партийную структуру, а значит и связь между гражданским и политическим обществом. При этом, хотя партии не исчезают, они превращаются из инструментов политического образования, знаний и посредничества в инструменты для проведения выборов, а их функцией становится только отбор кандидатов, победа и поддержание status quo политической элиты. Но возможность голосования не гарантирует условий для достойной жизни, и доверие к демократии снижается.

Сегодня национальные правительства перегрузили государство социальной политикой, поставившей его в зависимость от ассоциаций и движений. В обществе и в среде интеллектуалов всё чаще говорят о том, чтобы сделать демократию вновь «управляемой». Но есть один нюанс: партиями движет не только призвание к победе, но и ряд политических мотивов, которые могут привести их к победе. В текущей ситуации политический ландшафт Латинской Америки контролируют популистские движения, которые используют риторику, стремясь представить себя лучшими, обвинить других в худшем и защитить логику, основанную на антагонизме между «ними» и «нами». Это привело к тому, что граждане оказались не в демократическом обществе партий, а в обществе аудиторий. И в таком обществе, где медиации разрушены, самый простой способ объединить разобщённый народ – это популистский проект. Конечно, популизм может принимать различные формы, в том числе и технократические, как это было с правительством Марио Драги в Италии, которое заявляло, что представляет весь народ, а не партии. Но определяющей для популизма является цель объединить неорганизованный народ вокруг фигуры лидера, что, собственно, и происходило в первые двадцать лет текущего века в Венесуэле, Боливии, Аргентине, Бразилии и Мексике.

Таким образом, популизм – политическая форма, которая не имеет собственных институтов и процедур; она использует институты и процедуры, паразитируя на них. Ни одна партия не скажет: «Мы – народ», а популист может это сказать, переходя от множественного к единичному, что существенным образом меняет представление о демократии, а также представление о самой идее изменений и преобразований.

Это тревожный сценарий. Если левые не восстановят свои позиции, то их существование в обозримом будущем может вообще потерять смысл. Тем более это важно в Латинской Америке, которая сегодня является лабораторией для определения судьбы демократии. Перед современными левыми стоит серьёзная задача, но им не ничего не остаётся, как принять этот вызов и восстановить партийное измерение и идеологию социал-демократии. В традиции Макиавелли, а также Пьеро Гобетти, плюрализм – это рычаг свободы. И именно поэтому важны партии, политические идеи, альтернативы. Представляется, что сегодня для левых реализация этой возможности была бы огромным шагом вперёд.

Автор: Дмитрий Кравцов, руководитель Бюро изучения стран Латинской Америки и Карибского бассейна, советник посольства России в Аргентине (2008–2012).

Источник Source