Из-за чего происходят массовые волнения аграриев по всей Европе? Смогут ли европейцы расплатиться с Соединёнными Штатами за гарантии безопасности? В чём причины кризиса в Германии, самой экономически мощной стране Европы? Видны ли контуры новой экономической модели Евросоюза? Насколько плохо или – наоборот – хорошо идут дела у Китая? Об этом Фёдору Лукьянову рассказал Яков Сергиенко, глава консультационной компании «Яков и партнёры», в интервью для передачи «Международное обозрение».

Фёдор Лукьянов: То, что сейчас происходит в Европе – протесты аграриев, железнодорожников, профсоюзов, – это просто рутина, очередное наступление трудящихся или индикатор каких-то реально больших экономических проблем?

Яков Сергиенко: Я бы не стал переоценивать те события, которые сейчас происходят в отдельных секторах европейской экономики. Действительно, есть набор причин, которые вызвали напряжённость в сельском хозяйстве. Это и снятие пошлин на украинскую продукцию, и значительное повышение стоимости удобрений (они занимают свыше 25 процентов стоимости зерновых) – за последнее время стоимость удобрений, которые являются достаточно энергоёмким производством, выросла от 2 до 5 раз. Плюс к этому выросла стоимость топлива, в том числе дизеля, а он довольно значимый для аграриев. В совокупности это, конечно, принесло достаточно много проблем в экономическом смысле, как с точки зрения затрат, так и с точки зрения ограничения спроса.

Из опросов в Евросоюзе мы видим, что потребители, в том числе достаточно состоятельные, начинают выбирать дешёвую продукцию, отходят от выбора здорового питания, а именно здоровое питание было характерной чертой сельскохозяйственной продукции из Европейского союза. При этом если говорить о структуре экономики, в среднем по ЕС доля сельского хозяйства составляет порядка 2,5 процента ВВП, но для отдельных экономик это более значимые цифры, некоторые достигают до 8 процентов. Это всё ситуативно.

Фёдор Лукьянов: Министр экономики Германии недавно сказал, мол, мы теряем конкурентоспособность, с таким экономическим ростом будет катастрофа. В чём природа кризиса в Германии, которая всегда была европейским экономическим локомотивом?

Яков Сергиенко: Есть несколько вариантов ответа на ваш вопрос. Я их назову, а дальше вам решать, какой из них верный.

Наиболее прямолинейный вариант – это высокая зависимость Германии от энергоресурсов, в том числе из Российской Федерации: свыше 55 процентов по природному газу, 34 процента было по нефти. Плюс к этому, безусловно, экономика была и есть достаточно экспортоориентирована. На фоне значительного повышения стоимости ключевых направлений производства для энергоёмких производств – в первую очередь химическое производство, нефтехимия, удобрения – это не могло не повлиять на ситуацию в отдельных секторах германской экономики, с одной стороны.

С другой стороны, есть набор политических шагов, которые германская экономика реализует достаточно последовательно. Это в том числе и уход от атомной энергетики, отсюда фактор энергонезависимости, который сейчас решает Евросоюз, ведёт сразу к достаточно дорогим источникам энергии, будь то сжиженный газ, ветровая или солнечная энергетика. Всё это с точки зрения киловатт-часа в моменте оказывается более дорогим источником, нежели металлоёмкие – трубопроводный газ или атомная энергетика. Это такая энергетическая часть истории.

Понятно, что есть ещё блок под названием «развитые страны» – G7. Отношения с Китаем для Германии всегда были критически важными. Это всё-таки довольно существенный торговый партнёр. Германия здесь выступает и как экспортёр, и как импортёр. Сейчас начинают проявляться существенные ограничения в плане возможности взаимодействия с Китаем – сначала политические, потом экономические последствия. Это достаточно значимая величина международной торговли, и она тоже не может не влиять на германскую экономику.

Второй фактор – это переход от геополитики глобализации к блочности.

Третий фактор, если сделать шаг назад, то увидим, что Германия вместе с Францией занимают порядка 40 процентов ВВП Евросоюза, а ЕС – это где-то 21 трлн международных долларов, если мы по паритету покупательной способности смотрим. То есть это третья экономика мира, достаточно большая с населением 450 миллионов. Так вот, две страны – Франция и Германия – это 40 процентов, но если посмотреть на долю бюджетных трансфертов, которые перераспределяет Евросоюз, эти экономики получают только 10 процентов. Фактически это две экономики-донора, что имело достаточно понятную под собой подоплёку, поскольку через это происходило стимулирование отстающих экономик с точки зрения ВВП на душу населения, с точки зрения уровня бедности, развитости инфраструктуры.

Ярким примером является Польша – самый большой реципиент по многим программам, дальше идёт Италия и так далее. У той же Польши за последние годы темп роста был 4 процента – в среднем по Евросоюзу в зависимости от периода, если смотреть по 2017 г., это 1,2 процента, а у Германии темп был ниже, и в последние годы он резко упал до 0,3 процента. О чём это говорит? О том, что было осознанное решение стимулировать за счёт немецкой экономики развитие периферийных частей Евросоюза. Такая модель была стратегическим шагом.

Если посмотреть на топ приоритетов Евросоюза – это энергобезопасность, выравнивание региональных диспаритетов между странами и цифровизация. Понятно, когда министр экономики Германии говорит: «Мы падаем», – это, в принципе, свидетельствует о том, что, может быть, наступило время, когда нужно часть фондов направить на развитие уже германской экономики. И для этого есть предпосылки. Напомню ещё раз, капитал уходит в США.

Фёдор Лукьянов: Вы описали прошлые основы успеха, и Боррель полтора года назад это прямым текстом сказал: дешёвое сырьё из России и дешёвая рабочая сила из Китая кончились, нужна новая модель. За эти полтора года начали возникать хоть какие-то контуры новой модели?

Яков Сергиенко: Здесь, думаю, что в силу размера экономика Евросоюза является, конечно, инерционной. В этом смысле по годам оценивать достаточно сложно. Мы можем, наверное, большую клетку увидеть на горизонте пяти лет, какие-то кардинальные сломы или наоборот корректировки в курсе.

Что отягощает? Денежно-кредитная политика в Евросоюзе вынесена на национальный уровень – это Европейский центральный банк. Фискальная политика в значительной степени тоже является элементом, реализуемым на наднациональном уровне. Евросоюз фактически является бюджетом изменений, инноваций в каком-то смысле, который сотни миллиардов реализует в рамках стратегических приоритетов. Приоритетами, как я уже сказал, являются в том числе цифровая повестка, выравнивание региональных диспаритетов, направления, связанные с энергетикой, и сама энергетическая зависимость. В этом смысле у Европы и Германии в частности есть много заделов, которые, конечно же, никуда не исчезают. Это, собственно, модель гражданского общества, это и вещи, связанные с регулированием экономики, лёгкостью ведения бизнеса, с качеством человеческого капитала. Стратегические векторы в Европейском союзе реализуются, поэтому говорить однозначно: «Всё, до свидания, Германия», – преждевременно.

Даже по успехам в сфере искусственного интеллекта мы не воспринимаем Европу как лидера в этой зоне, но, если посмотреть по мощностям, по квантовым вычислениям, проектов по вычислительным мощностям в Европе не сильно меньше, чем в Америке. Может быть, в разы меньше, но не в порядки. Даже компаний-«единорогов» – 222, а в рамках программ, которые сейчас инициированы в Евросоюзе будет поставлена цель наращивать их количество. В целом у Евросоюза есть много точек роста, инновационных элементов. В конечном счёте это отражается на ВВП на душу населения и на параметрах инновационности, и на глобальных рейтингах по специальности, которые занимают страны, в том числе Германия.

Так что это не настолько простой ответ – «нет дешёвой рабочей силы или энергетики, и немецкая экономика умерла». Но факт, что свободы и гибкости там не хватает, потому что многие вещи случаются на наднациональном уровне. То есть сверху, на уровне Евросоюза, происходит сложный политический процесс, плюс идеологизация последних лет – в том числе в контексте украинской кампании и в контексте отсутствия геополитического суверенитета, связанного с обороноспособностью, потому многие решения вынуждено принимаются не самым выигрышным образом. И это политические факторы, сдерживающие перестройку.

Фёдор Лукьянов: Из того, что вы говорите, вытекает для меня невероятно интересная вещь. Всё-таки европейская интеграция изначально затевалась и потом развивалась как выгодная крупняку: политически – французам, экономически – немцам. Всё было ради этого – при всех разговорах, демагогии. Из того, что вы говорите, вытекает, что интеграционная модель становится не выгодна самой крупной экономике. Из этого, вообще говоря, если это так и если это будет усугубляться, вытекают серьёзные последствия – в том числе политические в следующий период.

Яков Сергиенко: Как минимум вытекают экономические последствия. Например, в Польше, которую я упоминал, темпы роста в прошлом году стали отличаться от стандартных 4 процентов, то есть они упали. Возможности перераспределения будут сокращаться в силу того, что замедляются темпы роста как в Германии, так и по Франции. Очевидно, потребуется по-другому посмотреть на структуру Европейского союза в целом. Крупнейшей экономике надо будет вспомнить конкурентоспособность.

В той же Франции не очень понятно, как операционализируют имеющуюся модель атомной энергетики, даже несмотря на то, что вроде бы готовы выделить 50 с лишним миллионов для программы – на фоне проблем, которые наблюдаются в целом и в сырьевой цепочке вокруг атомных проектов, и с точки зрения самого опыта строительства.

В целом есть набор сложных вопросов и задач, которые надо решать достаточно оперативно. И если не сделать этого в ближайшие год-два, то моховик, действительно, может качнуться, и уже через пять-семь лет мы можем дойти до вопроса, который вы сейчас ставите, а именно – насколько устойчивой является экономическая модель Евросоюза.

Фёдор Лукьянов: Существует точка зрения, которую у нас очень охотно воспроизводят, что всё происходящее делается за счёт Европы, то есть в ущерб Европе, но в прибыток Соединённым Штатам. Это упрощение или действительно такая тенденция есть?

Яков Сергиенко: Я бы на это смотрел, как на оплату страховки. В своё время Евросоюз выбрал модель, в которой затраты на обороноспособность реализуются в том числе за счёт Соединённых Штатов Америки. Сейчас делаются попытки нарастить долю затрат на оборону к ВВП этих стран. Эти переговоры идут на уровне Евросоюза. Фактически наступило время, когда надо выплачивать по страховке.

Последствия понятны. Есть и отток капитала, есть и необходимость приобретать энергоносители, в том числе дорогие – СПГ, за который раньше азиаты переплачивали. Но это выбор, большой геостратегический выбор.

Думаю, американская экономика выигрывает относительно европейской за последние годы, но здесь, опять же, вопрос того политического и экономического диалога, который должен состояться в Европе. Не случайно были визиты и Макрона, и Шольца в Вашингтон. Там же предпринимались попытки обсудить справедливость экономического выигрыша. Не буду погружаться в детали, но американцы достаточно прагматично максимизируют собственный доход.

Фёдор Лукьянов: Получается, из этого следует вся эта нарастающая истерика по поводу перспектив возвращения Трампа. Потому что если использовать вашу метафору, то при Трампе цена страховки возрастёт, к примеру, в 10 раз. То есть или будет невозможно платить эту страховку, или они разорятся. Если произойдёт пересмотр с американской стороны, для Европы это катастрофично, получается?

Яков Сергиенко: Тут вопрос меры во всём, но, очевидно, американская экономика развивается сейчас в совершенно другой парадигме. Она фактически демонстрирует, что было достигнуто по консенсусу в рамках так называемой рейганомики. Бизнес заведомо имел сниженную налоговую нагрузку, социальную нагрузку. Мы видим это сейчас по инфраструктурным последствиям, в Америке в том числе, и по уровню жизни, но это позволяет бизнесу осуществлять международную экспансию.

В Европе был другой осознанный выбор. Там принята модель развития гражданского общества, общества потребления, выравнивание стран по уровню и доходам. Посмотреть даже на Польшу – здесь фокус не на инновационность, а в первую очередь на доступность жилья, на социальную систему поддержки, на борьбу с бедностью в том числе, которая не побеждена в самых бедных странах Евросоюза. С этой повесткой как-то придётся взаимодействовать. И надо будет что-то делать либо признавать, что у нас в Евросоюзе есть бедные, есть нерешённые вопросы – а это другой социальный контракт. Но согласятся ли богатые или богатейшие страны (к ним же относятся не только Германия с Францией, но и страны Скандинавии, Голландия, Бельгия и другие) решать эти проблемы, которые явно будут потихонечку нарастать.

Фёдор Лукьянов: Это всё происходит, а где-то там есть Китай, на который все смотрят, от которого все всё больше зависят и про который сейчас пишут, что у него на самом деле экономическая ситуация не такая хорошая, как хотелось бы, и даже усугубляется. Это правда?

Яков Сергиенко: Самая главная проблема Китая, что там население сокращается. В последние годы идёт негативный прирост. Это означает – старение и уменьшение населения. И это серьёзный фактор развития страны, являющейся довольно значимым игроком и играющей едва ли не ключевую роль в мировом экономическом росте.

Второй момент – очевидно, есть секторальные проблемы и вызовы. Сектор недвижимости привлекает внимание разных экспертов-аналитиков, в 2022 г. он обеспечил до половины роста в Китае. В прошлом году случилась серия громких банкротств, и это явно не является фактором роста китайской экономики.

Возникают новые точки роста, в том числе в автомобилестроении, которое в Германии сейчас страдает. Китай сделал очень удачную стратегическую ставку на электродвижение, электротранспорт и монотонно захватывает рынок за рынком. Наш рынок один из немногих, но не единственный, который сейчас видит огромный приток экспорта автомобилей и – особенно – электромобилей из Китая. Но устойчивый рост пока оказывается меньше, чем сокращающийся прирост в области недвижимости, поэтому – такая перебалансировка.

В отличие от Европы у Китая очень высокая гибкость бюджетной политики. Китайцы на самом деле имеют достаточно много свободы в денежно-кредитной политике, поэтому, скорее всего, в тактическом режиме они эти вопросы будут решать. Долгосрочные вопросы, как я уже сказал, на фоне сокращения населения, тех социальных разрывов, которые существуют между сельскими регионами, провинциями востока и у побережья, в Китае, конечно, значимы. Си Цзиньпин приходил на повестку выравнивания различий. И вопрос в том, насколько инструменты регулирования будут эффективны на фоне более сдержанного экономического роста.

Тут другие, конечно, тоже «помогают»: мы видим, как возникают барьеры. Для США Китай уже не является крупнейшим торговым партнёром – первое место заняла Мексика. Аналогичная ситуация по всем ключевым странам G7: Китай, конечно, важный партнёр, но – всё меньше и меньше. Однако стратегически Китай сделал достаточно много правильных ставок. И стоит последить за ним в ближайшие годы.

Источник Source