Конфликт на Украине – это война за европейские ценности: таков лейтмотив выступлений большинства европейских политиков. Проиграть России, по их словам, всё равно что предать эти ценности.
Любопытно, что сам термин «ценности» стал важным элементом официального европейского нарратива сравнительно недавно, в 2000-е гг., примерно в то время, когда Европа отказалась от упоминания в проекте конституции своих христианских корней. Как бы то ни было, защита европейских ценностей – это, по словам руководителей ЕС, то, что оправдывает жёсткость их военного вмешательства (хотя и в формате прокси), максимально суровые санкции против России и отказ от переговоров во имя необходимости покарать Врага. Воинственность Европы удивляет не только противников, но и некоторых союзников (Вашингтону порой приходится призывать партнёров к спокойствию), а также многих внутренних наблюдателей. Она тем более удивительна, что ЕС, который создавался с целью сохранения мира на континенте, давно считается мягким «подбрюшьем» Запада – безвольным, несамостоятельным формированием, стратегически полностью зависимым от США и забывшим, что значит воевать.
«Европа забыла, что войн, подобных конфликту на Украине, в её истории было великое множество… Она как будто не помнит свою тысячелетнюю историю, делая вид, что война – это что-то немыслимое, невозможное», – пишет опытный французский дипломат Жерар Аро.
«Европейцы искренне считают, что, оставив в прошлом войну и сопутствующие ей ужасы, они вправе низвести противника до статуса преступника и применить к нему полицейские меры. Война стала чем-то вроде полицейской операции… Меня поражает общественная поддержка идеи мести Врагу, стремление его “ликвидировать”. Мы забываем о принципах, которые лежат в основе нашей культуры: habeas corpus, уважение к противнику. Армия не может быть орудием мести “злодею”, назначенному на эту роль общественным мнением», – считает генерал Франсуа Лекуантр.
«Война за ценности – это совсем не наше европейское видение, а скорее американское. Для европейцев, войны – нечто естественное. Противник не демонизируется, ведь понятно, что после одной войны, возможно, будет другая, когда нынешний противник станет союзником в борьбе с новым противником. Более того, Европа имела и “противоестественные” антиидеологические альянсы, как, например, франко-османский, заключённый Франциском I в 1536 году. Даже после чудовищной Второй мировой войны лидер свободной Франции Шарль де Голль не жаждал краха немецкой нации. У нас никогда не были запрещены немецкие произведения, будь то музыка, литература, философия…», – недоумевает бывший советник Франсуа Миттерана Бертран Ренувен.
Почему же сегодняшняя Европа (вернее, большая часть её руководителей) отказалась от этого традиционного видения войны? Тому есть несколько причин. Война перестала быть «продолжением политики другими средствами», решение о начале которой (или вмешательстве в которую) принимается правителями. Сегодня такое решение – результат сложного взаимодействия различных околополитических игроков. Особую роль играют «общественные мнения», подогреваемые разного рода медийными интеллектуалами. Вспомним легендарного BHL – Бернара-Анри Леви, который активно содействовал вмешательству французского правительства в различные международные конфликты на стороне тех, кого он считал «силами прогресса». В 2018 г., комментируя гражданские беспорядки в Ливии, разгоревшиеся после западной операции и убийства Муаммара Каддафи, BHL с гордостью говорил о своей причастности к этому.
Но BHL – лишь самый заметный представитель мощного военно-интеллектуального комплекса (термин Пьера Конеса), широкой группы неоконсервативных мыслителей, экспертов, учёных, правозащитников, консультантов, политиков, общественных активистов, журналистов и – в последнее время – отставных солдат, которые, постоянно присутствуя в СМИ, играют ключевую роль в провоцировании современных конфликтов.
Распространение видения войны непременно как схватки Добра со Злом значительно облегчается «голливудизацией» коллективного сознания и возникновением совершенно особой постисторической, постнациональной ментальности. Американская «миссионерская» концепция войны “Manifest Destiny”[1], которая в истории международных отношений США конкурировала с изоляционизмом доктрины Монро, вышла на первый план после 1945 г. и закрепилась в сознании значительной части человечества благодаря несравненной soft power[2] «Империи свободы».
Собственно, для самих Соединённых Штатов война с Другим всегда была способом сохранить внутреннее единство. Историк-американист Иван Курилла напоминает, что «слиться в единую нацию – это, вообще, основная проблема, которую американское общество пытается решить столько, сколько существует. Для американцев единство всё время проблематизируется, а борьба за это единение постоянно порождает Другого, противоположного или враждебного, необходимого для выстраивания себя».
Этой потребностью, вероятно, отчасти и объясняется значительное число войн, которые США вели за относительно короткое время существования. По оценкам проекта Military Intervention Project, американцы осуществили более 400 военных интервенций между 1776 и 2023 годами. Половина из них пришлась на период после 1945-го, и четверть – на период после окончания холодной войны. Военная активность особенно возрастает после 1991 г., и здесь объяснение тоже можно искать в возникшей необходимости «заменить» исчезнувшего главного Врага – Советский Союз.
Похоже, в сегодняшней Европе такая необходимость ощущается ещё сильнее, чем в США. Кризис государства-нации и гражданской сплочённости сопровождается во многих странах Европы и острым кризисом «Единой Европы», чьё единство выглядит все сомнительнее. Вступление российско-украинского конфликта в жёсткую фазу в 2022 г. воспринято некоторыми проевропейскими кругами с нескрываемым энтузиазмом – как долгожданный укол адреналина ЕС, о котором многие внутренние наблюдатели всё чаще говорили как о формировании, губительном для европейской культуры, европейской солидарности, благосостояния европейских народов.
В десятилетие, предшествовавшее конфликту, крупнейшие европейские политологи, экономисты, философы, неоднократно, в тех или иных вариациях, повторяли нечто подобное: «Мы живём в Европейском союзе, который не “европейский”, и не “союз”, а скорее объединённое под патронатом США рыночное пространство, чьи участники находятся в состоянии жёсткой конкуренции и интересуются друг другом меньше, чем когда-либо. Европеизм – бледная и убогая политическая религия, которая очень быстро иссякла. Стремление присоединиться к ЕС связано исключительно с поиском выгоды и материальных бонусов. Европейские ценности – безликие шаблоны, абстракции, общие слова, в которых растворилось Европа, отказавшаяся от какой-либо идентичности». Так что очевидно, что Враг был нужен Брюсселю как никогда.
Вероятно, вся избирательная кампания перед выборами в Европарламент будет сфокусирована на теме объединения для предотвращения нависшей угрозы. Нагнетание страха и изобличение Врага станут главным аргументом европейских ультра-центристов (консенсуальных проевропейских движений, будь они левыми, правыми или и теми, и другими одновременно, как макронизм) в пользу усиления «единства Европы», то есть власти Комиссии и других европейских органов, для защиты «европейских ценностей». Этим движениям противостоят суверенистские, которые выступают за сохранение национального суверенитета, европейских корней и культур, ратуют за «Европу наций», а также требуют некоторой независимости от США, выступают за Bruxit и сокращение прерогатив брюссельской бюрократии. Им свойственно видение текущего конфликта как одного из множества конфликтов за влияние, интересы, территории, безопасность. Как конфликта, которому нужно как можно скорее положить конец, поскольку это соответствует интересам европейских народов.
Обычно европейские избирательные кампании довольно скучны и вызывают мало интереса у избирателей. Возможно, эта станет исключением. Есть риск, что она углубит раскол между двумя Европами – «Европой ценностей» и «Европой наций» – и изменит расстановку сил между ними.
Сноски
Источник Source
