Многочисленные кризисы, практически одновременно обрушившиеся на Европу в последние несколько лет, создают условия для активной российской политики по выстраиванию приемлемой для Москвы архитектуры безопасности на европейском континенте.

Для европейского начальства невозможно представить себе наихудшего момента, чтобы вступить в процесс глубинной трансформации политического ландшафта европейского субконтинента. Сложно вспомнить, когда Европа за последние семьдесят лет оказывалась в положении объекта, на который одновременно воздействуют больше десятка кризисов различной степени интенсивности.

Список внушительный, судите сами:

• экзистенциальный военный вызов на Востоке (армия России развивает успехи на Украине);
• значительные финансовые средства, которые тратятся на содержание украинского руководства и украинской экономики и без которых её ждет быстрый коллапс (заявленная «неограниченная» поддержка режима Зеленского);
• отсутствие поливариантной стратегии на украинском направлении;
• кризис безопасности, связанный с сокращением роли США как главного военного гаранта НАТО,
• кризис расширения (догматически ничтожные усилия по принятию Молдовы и Украины в ЕС), ставшее заметным противостояние между брюссельскими евробюрократами и чиновничеством из ФРГ и Франции;
• кризис лояльности Брюсселю (особые позиции Венгрии, Словакии и отчасти Польши по ряду наиболее чувствительных вопросов – начиная с поддержки Украины и конфискации доходов от российских активов до «инклюзивной» повестки);
• кризис на Ближнем Востоке (неспособность развивать и реализовать собственную повестку принуждения Израиля к переговорам с ХАМАС);
• безуспешные попытки продемонстрировать дипломатическую силу ЕС в Закавказье в рамках армяно-азербайджанского урегулирования;
• американские выборы (тщетные попытки угадать победителя в гонке Трампа и Байдена, чтобы подстраховаться);
• эрозия отношений с КНР (обвинения в адрес китайцев в промышленном экспансионизме, намерение ввести заградительные пошлины на китайские товары);
• масштабная пропагандистская кампания по борьбе с «русской шпионской угрозой»;
• процесс деиндустриализации Германии (как результат отказа от дешёвых российских энергоносителей);
• отход от зелёной повестки;
• малоуправляемая периферия (страны Балтии со своими словесными антироссийскими интервенциями как главный провокатор конфликта с Россией);
• провал антироссийского санкционного режима (15 процентов всего объёма СПГ продолжает поступать от российских поставщиков, ещё не менее 10 процентов от потребностей поступает из России через «Турецкий поток», под вопросом судьба транзита газа через Украину после 2024 г.);
• пока тщетные попытки перезапуска европейского ВПК и военного строительства в целом, обсуждение возврата к непопулярному и затратному для ЕС призывному комплектованию ВС в ряде ключевых европейских стран;
• эрозия европейской инвестиционной привлекательности (из-за конфискации российских ЗВР и активов);
• социальный кризис (протесты фермеров и работников транспортной сферы);
• перспектива рецессии в ряде крупнейших экономик еврозоны (Германия и Великобритания уже вступили на этот путь, Франция ещё надеется на Олимпиаду и туристический бум);
• стремительная утрата влияния на бывшие колонии в Африке (уход Франции из Сахельской зоны).

Список можно продолжать.

Европейские руководители тем не менее продолжают настойчиво говорить о необходимости нанести Москве стратегическое поражение. Как будто оно позволит быстро развязать узел многочисленных групповых, экономических и социальных противоречий. Почему-то в этом узле разнородных рукотворных проблем именно военная кампания на Украине рассматривается как наименее сложная задача в задачнике: стоит «залить» Киев деньгами и вооружением, как всё решится. А там, глядишь, и остальные беды уйдут. По крайней мере именно так воспринимается европейская публичная политика.

Последний крупный европейский кризис в области безопасности – война в Югославии, с которым справились относительно легко. Как и с последующими кризисами: финансовым в 2008 г. и миграционным в 2015-м. Кризис COVID-19 тоже преодолели, хоть и с серьёзным напряжением сил.

Почему же нынешний является для Евросоюза экзистенциальным? Вернее, почему европейцы сами так характеризуют нынешнюю ситуацию? В феврале 2022 г. ключевые страны Евросоюза увидели возможность экономического блицкрига – достаточно вывести из России ключевые западные бренды (условные Mercedez, IKEA, Mastercard, Visa, McDonald’s, Zara, компании-интеграторы энергетической отрасли, Airbus и, конечно же, SWIFT), и российская экономика осыплется: ожидаемый эффект от первых пакетов санкций можно было бы назвать «гуманитарной ядерной бомбой». Расчёт понятный: россияне, разочарованные в уходе западноевропейского образа жизни, одномоментно лишённые привычного потребления и сервисов, берут приступом Кремль, всё заканчивается победой либеральных ценностей в течение пары месяцев с момента начала СВО.

Ставка больше, чем жизнь

Самым важным ресурсом «экономического блицкрига» была репутация Европы (и США) как надёжного финансового провайдера и тихого инвестиционного хаба для суверенных капиталов. Если бы в течение пары месяцев был реализован европейский сценарий – Россия под давлением «коллективного Запада» капитулирует, оставляет Крым, выплачивает репарации, в стране меняется руководство, – никто бы ничего и не заметил. Лидеры стран «Глобального Юга» смогли бы оценить всю мощь и финансовое могущество Западного мира, который, не вступая в войну, способен поставить на колени ядерную сверхдержаву. Миропорядок, основанный на правилах, не пострадал бы, а кризис глобального мироустройства отложился бы ещё на какое-то время.

Но моментального падения России не случилось. Напротив: западные санкции позволили российскому руководству консолидировать внутриполитическое поле, экономика, пусть не без затруднений, была перестроена, прогнозы по падению экономических показателей не оправдались, налицо высокая динамика отношений с «Глобальным Югом».

Всё, что происходит на сегодняшний день, все инициативы лидеров западноевропейского пространства – это уже попытки реанимировать выгодное для ЕС состояние российской военно-политической кампании первой половины 2022 г., когда шёл отвод российских сил с севера Украины и переговоры в белорусском и турецком форматах.

Между тем Кремль, несмотря на примирительные сигналы, перехватив инициативу на украинском театре военных действий, заявляет о том, что все возможные переговоры будут вестись с учётом реалий «на земле». И реалии, очевидно, выходят далеко за границы нынешних территориальных приобретений.

Территориальные приобретения и военная динамика, достигнутые потом, кровью и жизнями российских солдат, задают вектор действий российских дипломатов. На поле боя сегодня определяется характер диалога отечественной дипломатии с «европейскими партнёрами» на ближайшие пять-десять лет. Сергей Лавров отмечал, что дипломатический разрыв с Европой продлится минимум одно поколение, но давайте будем оптимистами.

Публичные высказывания, что «дело на Украине» проиграно, звучат всё громче, и это говорят не политические маргиналы – об этом заявляют и правые политики, и, пока ещё осторожно, мейнстримные медиа, и зарубежная экспертная блогосфера. Однако европейский политический истеблишмент с каждым днём ужесточает политическую риторику.

Обрушение Европы

Об этом в российском публичном пространстве говорить не принято, у нас почему-то подобных размышлений страшатся. Но, возможно, европейские лидеры, постоянно повышая ставки своими словесными интервенциями, действительно понимают: сегодня именно ЕС в случае негативного для него развития ситуации на Украине, потерпит сокрушительное стратегическое поражение без прямого военного столкновения с РФ.

Для этого достаточно лишь убедительно и продемонстрировать «Глобальному Югу» несостоятельность европейской дипломатической и военно-политической машины, злоупотребление Запада финансовыми институтами, неспособность выполнить собственные стратегические установки. Для подкрепления агрессивных внешнеполитических шагов и быстрого нанесения России сокрушительного морально-психологического и экономического удара совокупных европейских и американских ресурсов не хватило. А для «игры в долгую» этих возможностей оказывается недостаточно.

 

На пути к рукотворной катастрофе

Провал «украинского варианта» как крупнейшего общеевропейского военно-политического проекта в истории «большой Европы» способен привести к результатам, катастрофическим для ЕС.

Во-первых, будет подрована европейская репутация. Внешние контрагенты и инвесторы, вливающие деньги не только в сам военно-политический проект европейских элит, но и в европейскую экономику, окончательно убедятся в неспособности руководства Европы ставить перед собой реалистичные, достижимые цели, обеспеченные соответствующими ресурсами. За нерациональность при принятии серьёзных решений и за сопутствовавшие этому финансовые потери кто-то должен будет понести ответственность.

Во-вторых, внешние контрагенты перестанут закрывать глаза на сомнительные, но в целом понятные с точки зрения ведения экономической войны шаги ЕС: заморозку и конфискацию финансовых активов, отключение глобальных финансовых инструментов, нарушение международных договоров, изъятие собственности. Эти шаги не только не привели к желаемому, но и вогнали еврозону в стагнацию, а местами рецессию и деиндустриализацию. Партнёры, которые не способны добиться результата, используя весь богатый перечень своих возможностей, вряд ли надёжны.

В-третьих, усугубление ситуации приведёт к дисбалансам внутри самого европейского блока: слишком много обещаний и гарантий выдано и слишком мало достигнуто. Это способствует поискам козла отпущения в собственном лагере. А конкретные лоббисты решений и ответственные за это структуры известны – бюрократические институты ЕС с их руководителями.

В-четвёртых, с риском отмены сталкивается и ключевой финансово-инфраструктурный проект евробюрократии: зелёный переход. Ещё лет десять назад полагали, что он будет щедро оплачен странами мировой периферии, от которых будут не только поступать недорогие энергоносители, но и на которые будут возложены дополнительные пошлины «за неэкологичность производства». Таким образом ЕС, в том числе и за счёт дешёвого российского газа, собирался переформатировать свой рынок энергетики и зелёных энергетических технологий (ветрогенерация, гидроэнергетика, солнечная энергетика), чтобы впоследствии диктовать условия по доступу энергоносителей на свой рынок и регулировать экспорт своей продукции с высокой добавленной стоимостью на периферию. Этот рычаг утрачен.

В-пятых, ставка на быстрое решение украинского вопроса, способное дать ЕС и прирост внутреннего рынка, и стратегические продовольственные ресурсы, не сыграла. Утрачена и возможность выстроить альтернативные российским маршруты энергопоставок, и новые, более безопасные, скоростные и недорогие логистические коридоры с юга – из Северной Африки, Индии и Ближнего Востока через порты Одессы и Крыма на север Европы.

В-шестых, военная несостоятельность Европы приобретает исполинские масштабы. Директивы НАТО об отчислении каждой из стран-участниц блока двух процентов ВВП на нужды общенатовского военного строительства хронически не исполнялись, что позволяло европейцам последние тридцать лет направлять свободные средства на поддержку среднего класса. Сегодня Европа не в состоянии убедительно обеспечить собственными военными возможностями ни одно из своих политических решений.

Если бы планы руководства ЕС увенчались быстрым успехом, это позволило бы Европе говорить о состоятельности своего «суперсуверенитета», об успешном создании субъектного глобального игрока, способного не только формулировать геополитические интересы, но и обеспечивать их достижение, возможно, выйти из-под опеки США и наконец-то разделить с американцами ответственность за поддержание мирового порядка, «основанного на правилах».

Какая Европа устроит Россию

Пока в военном столкновении на территории Украины ещё ничего окончательно не решено, поставки вооружений продолжаются. Да, они вряд ли переломят доминирование российской армии на поле боя, однако до финальной точки далеко. Тем не менее думать о том, как действовать на внешнеполитическом направлении в финале военной кампании на Украине и в годы, которые за ним последуют, необходимо уже сейчас. И в этом смысле чем успешнее пойдёт военная часть операции, тем больше пространства для манёвра получат российские внешнеполитические ведомства.

Ключевым вопросом безопасности России остаётся наличие в непосредственной близости от наших границ разнообразной военной инфраструктуры НАТО и, что представляется наиболее неприятным, агрессивных и провокативных в своей показной риторике и в своей внутренней политике (по отношению к русскоязычному населению) государств. Кроме того, европейцы угрожают Калининградской области, зажимая её в клещи между Литвой, Швецией и Польшей.

Значительной проблемой в будущем представляется и беспрепятственный безопасный транзит между Санкт-Петербургом и Калининградом. Однако возможное, пусть и постепенное, осыпание центральных бюрократических структур Евросоюза в результате созданного европейскими руководителями клубка кризисов и, как следствие, возможная деградация структур НАТО (просто от экономического перенапряжения в попытках нарастить расходы на оборону, на поддержание промышленности), создают, как представляется, значительный потенциал для более содержательного диалога с прибалтийскими странами. Расходы на их поддержку со стороны нынешних спонсоров могут в среднесрочной перспективе превысить возможности.

Речи о «военном решении» на прибалтийском направлении не идёт.

Возможно, в глубине души прибалтийские политики понимают, что в атлантической стратегии их страны – ресурс и расходный материал, единственная задача которого – работать провокационным раздражителем. Но при неизбежном переформатировании европейского пространства безопасности прибалтийским странам предстоит сделать по-настоящему экзистенциальный выбор.

То же самое может коснуться и российско-финских взаимоотношений на исходе конфликта с Европой. Качественно и количественно Финляндия не представляет никакого значительного военно-политического риска для России как вне НАТО, так и внутри Атлантического блока. А вот с точки зрения экономических потерь финская сторона проигрывает от утраты нейтрального статуса уже сегодня: приграничные населённые пункты, ориентированные на обслуживание финско-российского экономического взаимодействия, приходят в запустение, из северного торгового перекрёстка страна превратилась в тупик, военные риски для неё (с вступлением в НАТО), напротив, возросли вместе с уровнем затрат на их неочевидное купирование. Нужно быть готовыми сделать финскому политическому истеблишменту предложение, от которого невозможно отказаться, – вернуться к нейтральной нормальности в межгосударственных торгово-экономических отношениях.

Но наибольший интерес для приложения комплекса российских внешнеполитических усилий по послевоенному урегулированию вопросов безопасности в Европе может представлять Польша. С точки зрения экономической самодостаточности, национальной идентичности и формулирования национальных интересов её сегодняшние позиции выглядят прочнее и стройнее, чем у той же Германии. А географическое положение делает её идеальной площадкой для доминирования в Центральной Европе при снисходительном нейтралитете России.

«Изъятие» Польши из Евросоюза (в условиях ослабления как самого ЕС, так и связей в рамках трансатлантического партнёрства), выгоды от включения польского истеблишмента в число архитекторов будущей системы европейской безопасности (с вытекающими из этого растущими экономическими возможностями) представляется заманчивым направлением для углубленной работы. С течением времени будет важно доступно разъяснять польскому истеблишменту преимущества, которые он получит от возможного формирования на своей территории торгово-экономического хаба, через который может регулироваться ощутимая часть товарных и энергетических потоков из Евразии и «Глобального Юга».

В будущей работе с такими откровенно враждебно настроенными участниками процесса российско-европейских отношений, как Польша и Финляндия, российскому внешнеполитическому аппарату и экспертному сообществу важно не концентрироваться на эмоционально болезненных эпизодах современных межгосударственных отношений. Нужно апеллировать к выгоде, которую собеседники получат от конструктивного взаимодействия, представить им видение возможного будущего «партнёрства» (какой странной ни казалась бы эта идея сегодня) в условиях, когда альтернативой такому совместному развитию может стать затяжной и иссушающий Европу цивилизационный, экзистенциальный конфликт, который поглотит и поляков, и финнов.

На долгосрочном горизонте российскому внешнеполитическому истеблишменту не стоит бояться ставить перед собой амбициозные цели и формулировать собственное видение будущего Европы, нацеленного на деэскалацию и совместное процветание на новых условиях, более выгодных для всех вовлечённых сторон. И подбирать для этого новых партнёров, предлагая им и качественно новый, более высокий региональный статус, подкреплённый заново приобретаемыми возможностями России обеспечивать свои собственные национальные интересы, в том числе и силовыми способами.

Российские внешнеполитические усилия могут быть направлены на возврат Европы к «нормальности» – привычному для нас «набору» отдельных суверенных государств, каждое из которых проводит суверенную политику в области и экономики, и безопасности. Без ненужных менеджеров и посредников из Брюсселя. Возможно, именно деятельный отказ от бесед с панъевропейскими структурами в лице ЕС и ОБСЕ, разрыв с ними всяких каналов коммуникаций, концентрация на привычной нам двухсторонней дипломатии является наиболее реалистичным и перспективным шагом на ближайшее поколение.

Автор: Илья Фабричников, член Совета по внешней и оборонной политике, коммуникационный консультант.

Источник Source