«Воровать по-крупному и возвращать по мелочи – такова суть благотворительности», – иронизировал в 1887 г. французский экономист Поль Лафарг, зять Карла Маркса. Сегодня, когда миллиардеры жертвуют значительную часть своего состояния на благотворительные цели, когда их фонды становятся главным источником дохода для множества международных НКО, когда Джефф Безос устраивает опросы онлайн, чтобы узнать, как лучше распорядиться своими миллиардами, критика Лафарга остаётся актуальной, но явно недостаточной для понимания роли филантропии в современном мире.

В одной из редких критических работ на эту тему – «Финансисты, филантропы: Этические призвания и воспроизводство капитала на Уолл-стрит с 1970 года»[1] – исследователь CNRS Николя Гийо показывает, как велико влияние миллиардеров-филантропов на судьбы мира и как оно растёт по мере умножения их состояний и развития глобализации.

Стремление держателей капитала к «благим делам» свидетельствует отнюдь не о чувстве долга или милосердии отдельных индивидов, но напротив, является важнейшим элементом стратегии воспроизводства капитала, который находит в филантропии форму своей легитимации.

***

Современная филантропия зародилась в XIX веке с великими промышленными магнатами – Эндрю Карнеги, Джоном Рокфеллером, Эндрю Меллоном, Генри Фордом и другими «баронами-разбойниками, которые «заработали свои деньги старым добрым способом: украли их» (“robber barons who made their money good old way: they stole it”). Их колоссальные состояния были накоплены путём беспрецедентной эксплуатации нового городского пролетариата и безжалостной экономической конкуренции. Столкнувшись с социальным сопротивлением, кровавыми рабочими восстаниями 1880-1890-х гг. и усиливающейся критикой, «бароны-разбойники» решили прибегнуть к филантропии, которая воспринималась как альтернатива социализму. Её цель состояла в том, чтобы сделать частный сектор гарантом социальной справедливости, минуя при этом государство.

Финансовый кризис 1929 г. и «Новый курс» привели к некоторому ужесточению юридического и государственного регулирования филантропии. Но ещё до того, в 1912 г., Теодор Рузвельт направил «баронам-разбойникам» следующее предупреждение: «Никакая благотворительность не искупит преступлений, через которые нажито ваше состояние». Однако со смертью этих промышленных магнатов с весьма сомнительной репутацией фонды, носящие их имена, подверглись бюрократизации и стали солидными международными учреждениями.

Фаза интенсивной индустриализации, в ходе которой возникли крупные состояния в XIX веке, сравнима по значимости с процессом финансиаризации экономики, положившим конец эпохе фордизма. Новая фаза капитализма, утвердившая гегемонию финансового инвестиционного капитала, приводит к ухудшению условий труда, что вызывает общественное бурление и новые формы протеста. Период так называемого «социального капитализма», начавшийся с «Новым курсом», когда власть акционеров была ограничена, завершился в конце 1970-х годов. Началось новое «восстание капитала».

Новое «восстание капитала» нельзя назвать «реставрацией», отмечает Гийо, поскольку финансиаризация ознаменовала приход коллективного анонимного капитала. Новый капитализм устанавливает приоритет акционеров над производственной сферой. Самым ярким воплощением этого нового режима в его первичной фазе накопления является фигура «рейдера». Именно «рейдер» прокладывает путь капитализму пенсионных фондов, насильственно устанавливая новые права владельцев капитала и принципы «корпоративного управления». Но если 1980-е гг. – это время насильственного переворота и рейдерских захватов, то следующее десятилетие – это время «этичного капитализма». Так, Джордж Сорос, некогда злостный трейдер и спекулянт, превращается в величайшего благодетеля человечества. И он – далеко не единственный пример. Многие из его коллег – спекулянтов, корпоративных рейдеров и других представителей хищнической финансовой элиты 1980-х гг. – через десятилетие становятся главными стражами морали. Подобно своим предшественникам – «баронам-разбойникам» конца XIX века…

В 1980-е гг. филантропия становится стратегическим инструментом в борьбе между представителями акционерного капитала и их союзниками, с одной стороны, и промышленной элитой и традиционными деловыми кругами, пытающимися защититься от «корпоративных рейдеров», с другой. Стремление последних обелить свою репутацию и оправдать свои действия нашло благоприятную политическую почву при администрации Рейгана. Демонтируя крупные социальные программы эпохи Кеннеди и Джонсона, администрация Рейгана организует масштабный перенос полномочий и ресурсов от государства к частному сектору, поручая крупным корпорациям часть социальной ответственности через «корпоративную филантропию», которая становится ключевым элементом неолиберальной политики сокращения роли государства в социальной сфере.

Для деловых кругов это даёт двойную выгоду: они могут за небольшие деньги приобрести репутацию добропорядочных граждан и расширить свои возможности, определяя повестку дня и политические реформы. Филантропические инициативы, поддерживающие гражданские или образовательные проекты, ассоциации, общественные учреждения, научные исследования и политические процессы, становятся формами общественного регулирования, которые обходят государственное вмешательство и тем самым усиливают независимость и суверенитет финансового капитала.

Перехватывая управление социальными программами, от которых отказалось государство, эти «Медичи в серых костюмах» кардинально меняют восприятие управления общественными процессами, применяя в нем логику акционерной доходности. Значимость количественного измерения результатов, модель “merchant banking”, ориентация на краткосрочные цели, принятие рисков и идея рентабельности инвестиций в социальные проекты превращают современную филантропию в специфическую форму финансовых инвестиций. Инвестиции, реструктуризация и прибыльная продажа – такова схема «предпринимательского подхода к благотворительности», ярким примером которой является «биржа проектов» Джорджа Сороса. Как говорит публицист Дэвид Каллахан, «над благотворительной империей Джорджа Сороса никогда не заходит солнце, и его деньги никогда не закончатся. Эти деньги могут продолжать влиять на общественную политику ещё через триста лет».

Эти многочисленные благотворительные проекты способствуют формированию и продвижению определённых форм социальной деятельности, социальных групп, научных знаний и нормативных дискурсов, зачастую оспаривающих государственный авторитет. Финансовый капитал использует филантропию для преобразований общества в соответствии с выгодными ему моделями.

Одним из ярких примеров такого вмешательства является, согласно организации European Centre for Law & Justice (ECLJ), «засилье» Open Society Foundations в европейских судебных учреждениях. Согласно докладу «НПО и судьи ЕСПЧ, 2009–2019», не менее 12 из 46 судей ЕСПЧ ранее занимали ключевые посты в организациях Сороса и были активистами-антигосударственниками[2].

Миллиардеры-филантропы стали теневыми правителями мира, не вызывая тревоги у широкой общественности, убаюканной успокаивающей риторикой крупных СМИ, которые не видят серьёзной угрозы в современном феномене благотворительности беспрецедентных масштабов, отмечает Гийо.

Современная филантропия является следствием кризиса государственных институтов и ещё больше усугубляет этот кризис, так как основывается на освобождении от налогов крупных состояний, что означает потерю доходов для государства. И хотя эти средства идут на проекты и помощь малоимущим, меняется сама природа перераспределения. Оно оказывается вне контроля государства, а значит, вне административного надзора и общественного обсуждения. По сути речь идёт о передаче значительной части полномочий от государства наиболее имущим гражданам.

Последние используют филантропию как важнейший инструмент для сохранения и усиления их влияния, которое не ограничивается перераспределением средств и всё больше распространяется на другие сферы, являвшиеся монополией государств.

Источник Source