Представление о вечном конфликте России и Британии укоренено в нашем сознании. Лондон и сейчас – самый решительный союзник Киева при любом кабинете. Когда это началось? Почему «англичанка гадит»? Чем ей не угодил «русский медведь»? Об исторических перипетиях двух стран Фёдору Лукьянову рассказал Андрей Тесля в интервью для передачи «Международное обозрение».
Фёдор Лукьянов: Как формировалось понятие «англичанка гадит» в нашем сознании, а в их, соответственно, «гадит медведь»?
Андрей Тесля: До 1820–1830-х гг. никаких значимых сюжетов такого рода не было. Есть национальные образы, есть встречающиеся или формирующиеся предубеждения и предрассудки, но говорить о каких-то устойчивых повторяющихся, влияющих значительным образом на политику предубеждениях вряд ли приходится.
В России интерес к Англии возрос с 1750-х гг., причём во второй половине XVIII в. это был аристократический интерес. Английским владели самые верхи Российской империи, этим они демонстрируют свою утончённость через обращения уже не к французской, а к английской культуре. Самым ярким примером здесь будет семейство Воронцовых или княгиня Дашкова, которая отправила своего сына обучаться в Эдинбургский университет, заводила себе англичанок в компаньонки и тому подобное.
С английской стороны аналогично есть образы, связанные с Россией. Напомню, что в XVIII веке Россия воспринималась как северная держава (отчасти это и образ XIX века). Важный сюжет для страха и для опасений – то, как Россия перемещается с севера на восток, меняет своё положение в воображаемой географии. Тут она относится к числу северных держав. Соответственно, образы северные: бескрайние просторы, бродящий по ним человек, лёгкая непредсказуемость. Но в перечне основных соперников и оппонентов Англии лидировала Франция. Это было и на протяжении XVIII века, и в начале XIX-го.
Россия вышла на первый план уже в сюжетах 20-30-х гг. XIX века, когда Франция окончательно сошла орбиты с соперничества с Британской империей. После получения тринадцатью североамериканскими штатами независимости (1770–1780-е годы) Великобритания начинает строить то, что получает название Вторая Британская империя, или Вторая колониальная империя. В этом строительстве её соперником в том числе выступает Франция и к двадцатым-тридцатым годам XIX века это соперничество заканчивается.
Самым ярким примером здесь стала внешняя политика французского кабинета в лице Франсуа Гизо, который настаивал на союзничестве и партнёрстве с Великобританией, в том числе через урегулирование и нахождение компромиссов в политике. Это касается отношений с Египтом, с Мухаммедом-Али, с его сюзереном, с турецким султаном.
С 1830-1840-х гг. образуется пара соперников на большом азиатском пространстве, соперников в строительстве империй – Российская и Британская империи.
Фёдор Лукьянов: Начало этого соперничества было кем-то зафиксировано?
Андрей Тесля: Острые страхи со стороны Великобритании выражал Дэвид Уркварт – очень известный персонаж в восточной политике. Он даже настаивал на борьбе против политики британского кабинета, подозревая премьер-министра Пальмерстона, что он русский шпион. У Карла Маркса тоже будет это будет звучать в 1850-е годы. Он считал, что русская политика пронизала целиком британскую аристократию, что Петербург распоряжается внешнеполитическими делами Великобритании и так далее.
В России в 1840-х гг. отношение к Британии будет куда более спокойным, потому что она не сильно попадала в фокус, была периферийной темой.
И в 1820-е, и в 1840-е, и затем это продлится вплоть до начала 1860-х центром козней, злодейства, зложелательства в отношении России или Российской империи выступала Австрия. Дошло даже до того, что некоторые полуофициальные и официальные лица подозревали и угадывали австрийскую руку в восстании декабристов. Считалось, что не обошлось без австрийской интриги, потому что «ничто дурное в России не происходит без вмешательства Вены».
Подчеркну, что это стало очень устойчивым сюжетом, который с теми или иными отголосками дошёл до Первой мировой войны. Он для нас сейчас совершенно забыт в силу того, что Австрия, Австрийская империя, а затем Австро-Венгрия выбыла из мировой политики, поэтому постоянная тема, что Вена злопыхательствует и австрийская интрига проницает русские дела в самых неожиданных местах, – это всё сошло на нет. Особенно после 1866 г, когда Австрия потерпела поражение от Пруссии и начался процесс, который дальше привёл к образованию Второй Германской, или Северогерманской, империи. Австрийские дела перестают быть настолько значимыми, и тогда Англия окончательно выходит на передний план.
Фёдор Лукьянов: Был ли какой-нибудь переломный момент?
Андрей Тесля: Рубежной становится Крымская война, причём сначала не в плане именно антибританских настроений. Она воспринимается многими участниками как матч-реванш за войну 1812 года. Главным оппонентом выступает Наполеон-младший, племянник. Мы видим и логику парижских наименований, где появляется Севастопольский бульвар. Это обыгрывается как история о восстановлении французской воинской славы, но именно здесь первоначально возникает выражение «англичанка гадит». Это взгляд и русских военных, и азиатского департамента МИД, и вообще части русских дипломатов.
Крымская война привела к осознанию, что у Российской империи практически нет возможностей нанести сколько-нибудь значительный удар по Британии. Британия способна выбирать место действия, место нанесения удара. Российская империя может ждать удара со стороны Британии где угодно, начиная от Кронштадта, Ревеля или Риги, заканчивая Камчаткой. Держать силы на всём этом пространстве, будучи готовыми к английскому нападению, нет никакой возможности, а задеть чем-то всерьёз британские интересы – непонятно как. Вот это ощущение бессилия подстегнуло, с одной стороны, целый ряд проектов сопротивления, с другой – готовность видеть английскую руку где угодно.
Всё это разворачивается в 1860–1870-е годы. Нам это известно как «большая игра» в пространстве Центральной Азии, где началось большое соперничество в том числе в продвижении. Один из аспектов русской экспансии в Центральную Азию, который будет очень нервировать британское управление Индией, это идея возможности нанести Англии чувствительный удар, дотянувшись до Индии. Она восходит к сильно более ранним временам, но постепенно перешла в практическую плоскость. Важным событием стал 1857 год – восстание сипаев. В узких кругах, начиная буквально от военного министерства, заканчивая азиатским департаментом МИД, это было воспринято как облегчение по итогам Крымской войны. Тогда целый ряд комментариев из российского МИД говорил о том, что не только у нас плохи дела и не только мы оказались несостоятельными в политике в наших южных регионах. «Видите, то британское владычество, которое считалось крепким и прочным, построено непонятно на чём. Более того, может, это и есть ахиллесова пята Британской империи?»
Фёдор Лукьянов: Откуда берётся образ англичанки?
Андрей Тесля: В этом пространстве «большой игры» в Центральной Азии, а затем и в расширяющемся регионе стороны в своём соперничестве не связаны теми ограничениями, которые их связывают в европейском пространстве. Соответственно, там действует масса агентов с двух сторон, которые официально не являются военными или политическими агентами ни Российской, ни Британской империи. Отсюда масса персонажей, не имеющих специального статуса, вроде английских купцов и путешественников, проникающих в Центральную Азию. Отсюда целый ряд аналогичных русских персонажей, действующих где-нибудь в районе Кашмира. Я думаю, все помнят знаменитый отголосок этого: у Киплинга в «Киме»[1] был образ русских тайных агентов, проницающих Британию. Ким, ирландско-индийский юноша, служит Британии, делу Британской империи в противодействии русской агентской сети.
Неясность и мутность для русских участников сильно способствовали образу английского следа, который может встречаться в самых неожиданных местах. Соперничество здесь было расширяющееся, охватывающее и Китай, затем Японию и Корею, не прекращающиеся в Персии, продолжающееся в Османской империи. Это всё дошло в буквальной формулировке – почти «англичанка гадит» – в полуофициальных донесениях, связанных, к примеру, с Туркестаном. На рубеже 1870–1880-х гг. разговор вёлся в очень похожей недипломатической лексике.
В свою очередь, у Великобритании тоже были серьёзные основания представлять вездесущее российское вмешательство. Берлинский конгресс 1878 г. был очень нервозно воспринят российской публикой как дипломатическое поражение, как утрата всех полученных результатов по итогам русско-турецкой войны 1877–1878 гг., отказ от достижений в Сан-Стефано. Появилась в том числе угроза военного столкновения с Великобританией, когда Британия ввела свой флот в Мраморное море, прошла проливы с разрешения Османской империи. Речь шла чуть ли не о военном столкновении буквально на берегах Босфора.
Следом за этим российский МИД пошёл на то, чтобы сделать предложение афганскому эмиру объявить его халифом вместо османского султана. Говорилось, что «нам нужен свой халиф». Русский азиатский департамент прямо заявил, что османский султан (в то время Абдул-Хамид II) не подходит, потому что он фактически превратился в британскую марионетку, он больше не служит защитникам ислама, а настоящим халифом должен стать наш. Великобритания тут отреагировала стремительно. Эмир вынужден был бежать от английских войск, которые вошли в Афганистан, началась вторая афганская война со всеми перипетиями. Это говорит о градусе столкновения и попытке сформировать альтернативный центр ислама. В том числе была история, связанная с недавним в то время присоединением Центральной Азии, русским взятием Бухары, со статусом Хивы и всем этим контекстом.
К середине 1885 г. ситуация настолько обострилась, что едва не дошла до войны. 1885 г. полон военными переживаниями. Многие участники рассматривали возможность полномасштабного столкновения Российской и Британской империи. Кризис 1885 г. и послужил тому, что в русском сознании выражение «англичанка гадит» стало уходить на задний план. Столкновение 1885 г. привело к урегулированию пограничных отношений в Центральной Азии. К 1886 г. заключено соглашение по Памиру. В конце концов заключено соглашение по Афганистану, причём идея буферных государств по-разному обсуждалась ещё с сороковых годов.
Когда две империи оказались буквально на грани войны, активизировался поиск соглашений: последовала цепочка соглашений по всей Азии. К 1907 г. поспело решающее соглашение по Персии, которое открыло дорогу сердечному согласию и привело к тому, что Россия и Великобритания оказались союзниками в ходе Первой мировой войны. При этом в конце XIX – начале ХХ века сам образ Британии, проницающий, действующий самым разнообразным образом особенно в южном и восточном регионах империи, был достаточно живым, поддерживаясь симметричным образом – они усиливали друг друга.
На всю эту систему образов и представлений, накопленную за предыдущие полвека, если не более, очень хорошо легла уже в ранее советское время британская интервенция и заговор послов, начиная с Брюса Локкарта. Здесь не надо было сильно натягивать сову на глобус, поскольку в это время в Великобритании не только на частном уровне за закрытыми дверьми, но и в том числе официально шла речь о формировании широкой коалиции, как прямого дипломатического, так и не явного противодействия уже советской России. Дальше эти образы будут широко жить и в 1920-е, и в 1930-е годы.
Источник Source
