2 января 2023 г. ушёл из жизни Константин Михайлович Труевцев. Известный арабист и активный участник политических событий 1990-х гг., в последние годы он стал не только моим коллегой, но и хорошим другом, одним из учителей. Незадолго перед кончиной, когда ноги его уже отказали, но боли ещё не были нестерпимыми, мы придумали с ним своеобразное развлечение – я приезжал к нему, включал диктофон, и он рассказывал всё, что хотел – о своей жизни, о востоковедении, о времени.

Первая такая запись продлилась почти полтора часа, вторая – час десять и третья – всего двадцать минут: сил больше не было.

Меньше, чем через неделю после этого, он умер.

Первая часть его рассказа едва ли будет интересна кому-то, кроме арабистов [1] – речь в ней идёт, главным образом, о выборе профессионального пути, о студенчестве и первых командировках в Йемен и Кувейт.

Вторая же почти полностью посвящена 1990-м – думаю, она представляет собой далеко не только мемориальную ценность, но и является важным свидетельством очевидца тех бурных лет.

Благодарю редакцию «России в глобальной политике» за согласие опубликовать этот текст.

Руководитель Центра арабских и исламских исследований ИВ РАН

В.А. Кузнецов

К.М. Труевцев: К перестройке я отнесся с энтузиазмом, потому что в 1970 г. я сделал спецкурс для арабов по книге Збигнева Бжезинского «Между двумя веками», и по двум книгам Маклюэна “Understanding Mediа” и “War and Peace in the Global Villagе”. Вы не представляете, насколько этот спецкурс захватил арабов, до такой степени, что меня направили в Прагу, где обучались народники и демократы (имеются в виду Народный фронт освобождения Палестины и Демократический фронт освобождения Палестины – В.К.) , чтобы я читал этот курс им. Потом этот же спецкурс я читал в Комитете солидарности, а там были очень крутые люди – Насриддинова, бывший председатель Президиума Верховного совета Узбекистана многие другие, не говоря уж о самом Дзасохове (А.С. Дзасохов – советский и российский партийный и государственный деятель, дипломат – В.К.). Когда они прослушали мой курс, я говорю: «Теперь вы понимаете смысл перестройки? Это Горбачёв и молодое поколение попытались отреагировать на выводы, которые были в книге Бжезинского, о том, что Советский Союз развалится, причём не от недостаточной прочности, а от недостаточной гибкости, потому что эта система неспособна к гибкой перенастройке. Поэтому они пытаются сделать эту перенастройку». Поэтому я относился ко всему этому положительно, несмотря на глупости с сухим законом – это было обычное советское дело, к этому все привыкли. Ещё в 1970 г. я столкнулся с борьбой с алкоголизмом в АПН.

В 1986–1987 гг., на мой взгляд, всё шло довольно правильно, до тех пор, пока не появился лозунг «Перестройки и ускорения». У меня был знакомый художник Вагрич Бахчанян. Знаете картину Пластова, где красивая розовая женщина с таким же розовым ребёнком моются в бане? Он пририсовал туда маленького карлика с чёрными ручками, который эту женщину хватает. Нечто подобное произошло, когда появился этот лозунг. Когда меня спросили об этом, я удивился – как они себе это представляли? Перестройка – это ремонт. Как вы можете ремонтировать двигатель и одновременно пытаться его ускорить? Что у вас получится? В результате получилось то, что назвали «катастройкой». Вот, примерно так.

Где-то начиная с 1988 г. всё пошло в развал, и руководство страны никаким образом не могло контролировать ситуацию – мне это стало абсолютно ясно. Уже в 1990 г. в Институте Африки я рисовал на доске модели концепций катастроф. В том числе есть и довольно известная физическая модель, когда человек оказывается на грани вертящейся площадки и при этом любое его действие, как и бездействие, будет равным образом вести к катастрофе. В июле 1990 г. я нарисовал эту схему. Тогда мы с Игорем Следзевским, который был brain tаnk Института Африки, разрабатывали все эти штучки. Это тогда свободно разрешалось, что хочешь, то и пиши.

В.А. Кузнецов: А как вы оказались в демократическом лагере?

К.М. Труевцев: А, я вам расскажу. 18 августа 1991 г. я вернулся из Лондона. 19-го прихожу на работу, и тут выступает вице-президент этот, Янаев, которого непонятно зачем вытащил Горбачёв… Горбачёв-то тогда ещё имел достаточную остаточную легитимность, а у него она была нулевая.

Я его, кстати, лично знал. Когда он возглавлял Комитет молодёжных организаций (1968–1980 гг. – В.К.), у меня там многие знакомые работали. Его первый заместитель Валя Лазуткин (сотрудник сектора Африки, Ближнего и Среднего Востока КМО СССР, затем зав. отделом печати и информации – В.К.) попросил перевести устав КМО на арабский язык. Ну, и представлял перевод лично Янаеву. Когда я его тогда первый раз увидел, он на меня произвёл отвратительнейшее впечатление, какое только может произвести человек. Это просто какое-то чудовище малообразованное… Про Ельцина ещё что-то говорят, ещё про кого-то! Но это-то! Да и масштаб совершенно другой.

Так вот, 19 августа я пришёл в институт, встретился с Васильевым (Алексей Михайлович Васильев, академик РАН – В.К.), тогда он был замдиректора. Он спросил: «Что ты об этом думаешь? Сколько ты им даёшь? Я – неделю». Вот, бывают же такие совпадения (я не грешу, что я такой пророк) – я им дал три дня и пошёл… И пошёл, куда пошёл, и оказался у Белого дома и все три дня провёл там. А потом, когда были похороны ребят, погибших в ночь с 20 на 21 августа, возникла инициативная группа, которая решила создавать союз «Живое кольцо».

В.А. Кузнецов: Расскажите про ночи, которые вы провели у Белого дома. Страшно было?

К.М. Труевцев: Послушайте, я всю жизнь провёл на Ближнем Востоке. Меня жена за бороду с крыши вытаскивала, когда в Сане был сплошной обстрел. Как думаете, было мне страшно или нет? Как вам сказать… Неприятно. Потому что первая ночь была такая – если бы мы все взялись за руки, мы не смогли бы обнять периметр Белого дома. Нас было крайне мало, нас не было и 10 тысяч человек. Во второй день, после выступления Шеварнадзе, Яковлева, ситуация изменилась. Стали строиться баррикады, и всё такое прочее. И количество защитников возросло примерно до 20–25 тысяч человек. Это не такое большое число, что его нельзя было бы преодолеть.

Четыре года спустя, в 1995 г., мне моя разведка донесла, что Лебедь поссорился со Скоковым, и мы с Хакамадой попытались перетянуть его в своё «Общее дело», дать ему первое место. Я поехал на беседу с ним, мы говорили около пяти часов. В частности, он сказал мне следующее: «Я прошёл разведкой через весь Белый дом, всё просмотрел. Я же профи, ВДВ. Взять это дело ничего не стоило. Это стоило 5 тысяч жертв. Я честно доложил Грачёву, Грачёв честно доложил дальше по инстанциям и спросил, хочет ли кто-то брать на себя такую ответственность. Хотите – давайте».

Тем не менее, когда раздались выстрелы, были первые погибшие, было неприятно. Фактически люди готовились к смерти, и я тоже. Дальше произошло то, что произошло.

В.А. Кузнецов: А с Ельциным вы познакомились уже после этого?

К.М. Труевцев: Да, причём довольно скоро. Когда создавали «Живое кольцо», мы встретили Тельмана Гдляна у входа в Белый дом и обратились к нему. Он говорит: «Послушайте, общественными организациями у нас занимается Лев Пономарёв, я вам пропуск выпишу и пойдёте к нему». Мы прошли наверх, там – две смежных комнаты – в одной Лев Пономарёв и Глеб Якунин, а в другой Слава Волков, который потом стал заместителем руководителя Администрации президента, и Сережа Юшенков, известный депутат Верховного совета, который затем связался с Березовским. Все эти четыре человека стали впоследствии моими друзьями, мы постоянно общались. А поскольку Слава Волков быстро выдвинулся как один из лидеров «Демократической России» и одновременно Республиканской партии, он меня пригласил и сказал: «Давай вместе будем вести Демократическое собрание». Это уже было в 1992 году. И вот, мы сидим с ним в президиуме вдвоём, а в первом ряду – Ельцин, Гайдар и далее по списку, включая Козырева и так далее.

В.А. Кузнецов: При этом вы продолжали работать в Институте Африки?

К.М. Труевцев: Да. Я там проработал до 1993 года. Я так подозреваю, что, когда произошли события октября 1993 г., у меня там случился разлад. Я должен был стать замдиректора, но вместо меня назначили Леонида Гевелинга. И тот, чувствуя всё неудобство положения, стал искать мне спонсоров, даже нашёл подработку на 1 тысячу долларов в месяц – тогда это были большие деньги. Но да Бог с ним.

Так вот. В те времена, я, конечно, неоднократно виделся с Гайдаром, и там были всяческие смешные эпизоды. Например, лето 1993 года. Вдруг мне звонит Лёва Пономарёв и говорит: «Немедленно приезжай в Кремль». Я говорю: «А что такое? Филатов собирает народ?». Ну, приехали… Гайдар в джинсах, Козырев в джинсах, Филатов (С.А. Филатов – глава Администрации Президента в 1993–1996 гг. – В.К.) в костюме всё-таки, Миша Полторанин (первый министр печати и информации РФ, вице-премьер правительства – В.К.). И всё, больше никого. Я говорю Льву: «В чём дело?». Он ответил: «Думаю, у Миши Полторанина сегодня ночью была белая горячка, и он решил, что дело пахнет керосином». А в 1993 г. могло полыхнуть в любой день. Поэтому он всех собрал и сказал, что готовится путч. Но тогда ещё никакого путча не готовилось, и мы разъехались. Гайдар меня подвёз почти до моей дачи, мы с ним разговаривали. Из разговора я понял (и потом не раз в этом убеждался) – если экономист он выдающийся, то политик абсолютно никакой, нулевой, он ничего не понимал в политических раскладах, как надо делать политические схемы. Вплоть до того, что в 1993 г., после проигрыша на выборах, он собрал всех сторонников, в том числе и меня, и предложил создать одновременно партию «Выбор России» и движение «Выбор России». Я говорю: «Егор Тимурович, вы в своём уме вообще?». Он меня за это не любил, потому что я был одним из очень немногих, кто мог откровенно высказываться. Я продолжил: «Представьте себе, что вы заведомо делаете раскол в структуре, которую создаёте». Так оно и получилось – эта структура вдребезги разлетелась в течение ближайших двух лет.

Вообще, если взять тот период, политическая и гражданская активность для меня тогда была намного важнее, чем научная деятельность. Ей я практически в то время не занимался.

В.А. Кузнецов: Давайте вернёмся к «Живому кольцу». Что оно собой представляло?

К.М. Труевцев: Это была общественно-политическая организация. Тогда всё делалось очень просто – надо было собрать десять человек из разных регионов России и провести собрание, потом подать заявку в Министерство юстиции и создать общероссийскую общественную организацию, что мы и сделали. В течение двух недель создали. С самого начала нас было от 3,5 до 4 тысяч человек, цифра колебалась. Не так уж и мало, в том числе и для России этого периода.

В.А. Кузнецов: Кто там ещё был среди лидеров?

К.М. Труевцев: Ещё был Коля Тестин – собственно говоря, создатель «Живого кольца», автор идеи, парень, которого часто заносило. Мы всё время пытались найти баланс между демократией и патриотизмом, и из-за этого ссорились с «Демократической Россией». Например, я с первого дня поддержал чеченскую кампанию, единственный из лидеров демократических организаций. Не потому, что мне всё нравилось. Мы с сенатором Иссой Костоевым (в 1992–1993 гг. – полномочный представитель Президента России в республике Ингушетия – В.К.) – тем, который брал Чикатило – написали личное письмо Ельцину. Он не мог пробить, я пробил, чтобы до Ельцина оно дошло. Мы откровенно писали о том, что надо сделать всё, чтобы войны не допустить. Это было за неделю до её начала.

Я недавно читал воспоминания Степашина – он писал о голосовании в Совете безопасности по поводу чеченской войны. «За» проголосовали все, включая Примакова, Козырева и так далее, в том числе и он сам. Причём это было на основе дискуссии. Поэтому я посчитал, что моя позиция правильная. Потому что прошёл год, демократы в очередной раз с треском проиграли выборы коммунистам. При этом вдрызг разругались с Ельциным. Я им говорил потом, в том числе Лёве Пономарёву: «Разругались. Что дальше?». Он ответил: «Мы будем ставить либо на Немцова, либо на Черномырдина». Я сказал: «Попробуйте».

В это время у меня был приятель – министр юстиции России Ковалев, небезызвестный. Я ему сказал: «Послушайте, я вам сделаю аналитическую записку, в которой попытаюсь показать, каков расклад перед президентскими выборами». Я разделил весь электорат на четыре основные колонки по лейблам: коммунисты, демократы, патриоты, центристы. Как вы понимаете, это условное деление, но по лейблам иногда делить очень рационально. В записке я показал, что Зюганов идёт на опережение, но у него не хватает и не хватит сил, чтобы достичь потолка в 50 процентов, если только ему не удастся привлечь значительную часть патриотического электората, потому что у него самого 33 процента, плюс 15–17 процентов патриотов. Да, тогда можно выиграть. Остальной расклад – начинаем считать. Самый большой электорат – центристский, но он и самый дисперсный, потому что там четырнадцать или пятнадцать организаций. Второй по дисперсности – демократический. Черномырдин не может контролировать весь свой центристский спектр. Он не смог бы объединить центристов и демократов, потому что многие демократы будут против. По той же причине многие патриоты за ним бы не пошли. Теперь Боря Немцов – там электорат совсем маленький. Он и демократический электорат не смог бы объединить, за ним бы не пошли центристы из-за идиосинкразии к нему и уж тем более патриоты. Единственная фигура, объединяющая потоки – это Ельцин, как бы к нему ни относились.

Это начало 1996 г., февраль. Эту записку, судя по всему, приняли к сведению, потому что буквально через месяц меня пригласили в штаб Ельцина на участие в выборах.

В.А. Кузнецов: Есть ещё один эпизод, который мы не проговорили. Это октябрь 1993 года.

К.М. Труевцев: А что там? Тогда я оказался в Дании, Англии и Швеции. Из Англии у меня была возможность прямого звонка в Москву – мой друг там работал замглавного редактора «Аль-Хайят». Я позвонил своему заместителю: «Чего там происходит?». «Буча идёт, приезжай немедленно». Я не видел в этом смысла, так как соотношение сил было такое, что президентская гвардия задавила бы всё. Потом Лев Пономарёв тоже вызвал меня. Я думал, что они паникуют.

Я ехал из Англии в Данию, где остановился в доме одного из самых крутых датских адвокатов. Он был правым, защитником частного бизнеса. Я жил в его доме под Копенгагеном, и, когда я прилетел, он сказал: «Включи телевизор, посмотри, что у вас в России происходит». Я включил и схватился за голову, конечно, потому что – кошмар. Тем не менее я прилетел в Москву только неделю спустя. Это могло негативно сказаться на моей репутации. Первым делом я пошёл к Мише Полторанину, к Бурбулису поговорить. Так получилось, что они во всём этом сыграли ключевую роль, потому что Борис Николаевич был в невменяемом состоянии. Пил. Они его растолкали, привезли в Кремль и заставили принять решение. Он обратился к министру внутренних дел, тот слинял – милиции на улицах в Москве вообще не было. Он обратился к Грачёву – тот тоже почти слинял. Тогда они позвонили генералу в Кантемировскую дивизию, и тот привёл танки, они ударили по Белому дому, на этом история и закончилась за исключением некоторых эпизодов, которые до сих пор по-настоящему не разобраны.

Первый эпизод – кто стрелял по безоружным людям? Никакого указания на то, что стреляли люди, связанные с администрацией президента, нет. Нет доказательств и того, что они были связаны с коммунистами и прочими радикалами. Откуда взялась эта шобла – сказать трудно, никто этого не расследовал.

Второй эпизод – это Останкино, где защитнику Останкино вменяется то, что он отдал приказ стрелять по наступающим. Я по этому поводу тоже выступал: «Послушайте, нужно себя поставить на место этого человека, он защищает ведущую телестудию страны. Врывается внутрь грузовик и начинает стрелять. Что бы вы делали, уважаемые господа, в ответ? Я бы лично отдал приказ немедленно стрелять, что он и сделал». Этот эпизод тоже остался не раскрытым.

Вопреки тому, что, например, говорит Володя Соловьёв, я убеждён в следующем. Послушайте, что несли генерал Руцкой и Хасбулатов во время событий. В особенности Руцкой, который сказал, что нужно идти на Кремль – поднять самолёты и бомбить его. Это абсолютный майдан был бы, если бы эти люди пришли к власти. Тем более что все они грызлись, как пауки в банке. Хасбулатов и Руцкой друг друга терпеть не могли. Их объединяло только кое-что, включая коммерческую деятельность в банке «Возрождение». Ачалов, который руководил у них оперативной деятельностью – вообще экстремист, по сравнению с которым Руцкой просто ангел.

В.А. Кузнецов: События 1993 г., при всех недостатках проигравшей стороны – разве они не были шагом в сторону авторитаризма?

К.М. Труевцев: Я об этом писал – в том числе в серебристой книжке (Партитура для парламента и партия президента. Закономерности развития многопартийности и избирательного процесса в России. М., 2001). На самом деле, что касается авторитаризма, социологические исследования показывали, что количество требующих авторитаризма от Ельцина зашкаливало, причём к осени ещё прибавилось. Что делает Ельцин? Он побеждает в этих октябрьских событиях, но через месяц объявляет выборы и создание конституции. И выборы приводят, во-первых, к мультипартийности, чего никогда не было в России. Она впервые появилась только в 1993 году, партии были слабые, а партийная система очень чётко выражена – весь этот четырёхполосный электорат в ней отчётливо представлен. Во-вторых, да, сверхпрезидентская республика – это крен в сторону авторитаризма. Но, извините – посмотрите, откуда взята эта модель. Целиком от Франции. Это модель де Голля. Возникает вопрос – это было установлением авторитаризма во Франции или нет? Или это демократия с сильными элементами авторитаризма – когда президент поднимается над всей политической системой и становится как бы квазимонархом? Что происходит дальше? Работают ли демократические инструменты или нет? Я приводил целый ряд примеров – когда Ельцин принимал решение, например, о реституции российских художественных ценностей в сторону Германии. Дума большинством в две трети голосов преодолела вето президента. Это элемент демократии или авторитаризма? Наконец, поворот в сторону импичмента Ельцина (другое дело – удался он или не удался) и так далее. Но все эти составляющие развития политической системы говорят о том, что хоть элемент авторитаризма был довольно сильным – он был заложен в конституцию, – но не менее сильными были и элементы демократии. Несмотря даже на все изменения, которые сейчас произошли, эти заложенные элементы демократии всё равно продолжают существовать.

Прежде всего многопартийность. Как бы то ни было, а электорат будет голосовать не по единому списку, а за разные партии. Другое дело, что у политической элиты есть возможность это снивелировать и довести до полного консенсуса между партиями. Но вы посмотрите на демократические страны Европы – разве там не так? У политической элиты оказывается достаточно много инструментов для того, чтобы нивелировать то, что она считает опасным, притом, что её действия всегда вызывают вопросы по поводу их демократичности. Так что для меня это неоднозначный вопрос.

В.А. Кузнецов: Мы почти подошли к 1996 г., но ещё один вопрос о начале 1990-х годов. Как вы отнеслись к экономическим реформам?

К.М. Труевцев: Думаю, что истина здесь в деталях. Когда приходит к власти Гайдар и видит, что в казне денег нет, что ему делать? Мы в Москве с подачи мэра Гавриила Попова уже в руках держали талоны на продукты. Что лучше – схема Попова или Гайдара – я не могу точно ответить. Хотя гайдаровская схема в моменте привела к обрушению положения людей, и критики Гайдара довольно справедливо писали о том, что он попытался ввести конкуренцию на рынке, имея при этом абсолютно не диверсифицированную промышленность и экономику, которая не была конкурентной. Поэтому подобная реформа была обречена на провал.

Что касается ваучеров, да, это был обман, я это на своей шкуре почувствовал. Что преследовал Чубайс? Он не пытался поднять уровень жизни населения, он хотел создать лояльную часть экономического класса, которая бы поддержала Ельцина. И это делалось довольно успешно, я в этом принимал участие. Когда я приводил людей к Гайдару, они переходили из когорты красных директоров в его когорту приватизируемых предприятий. Этот процесс происходил совсем иначе, чем его пытаются нарисовать.

Приватизация по Чубайсу была скверной. А приватизация по Лужкову, о которой мало говорят?

Когда я в 1993 г. пришёл к Лужкову, который тогда был и.о. мэра, с контр-адмиралом Усовым, он начал материться на своих помощников, а потом сказал: «Я вас слушаю». Контр-адмирал ему сказал: «Вы, пожалуйста, успокойтесь, перестаньте материться, с уважением относитесь к своему окружению, тогда мы с вами начнём говорить». Лужков сразу успокоился, и мы с ним начали обсуждать многие вещи. Он моментально согласился, например, на моё предложение кандидатуры начальника Замоскворечья. Он при мне подписал назначение. И целый ряд других вещей.

А потом, примерно через две недели, нас приглашает один его клеврет и говорит: «Лужков хочет, чтобы вы стали его командой на президентских выборах 1996 года». Я сказал: «Он что, с ума сошёл? Он никогда не станет президентом России». Я, надо сказать, не всегда соображаю, что говорю. Мне потом некоторые говорили – надо было денег взять, а потом его кинуть. Ну, люди простые в этом отношении. Он мне предложил две структуры – «Мосинжстрой» и «Москомстрой», где было просто немерено денег, и одновременно мне предложили стать вице-премьером правительства Москвы, курирующим политические партии и общественные организации. Представляете, какой букет предложений? Но после того, как я высказал скепсис, все эти вещи тут же оборвались. Кстати, что это были за организации – «Мосинжстрой» и «Москомстрой»? Они легли в основу группы «Мост» Гусинского, и деньги, которые к нему пришли, были из этих двух организаций. Это были государственные структуры, и так сделать, чтобы они из государственных перетекли в частную лавочку – это приватизация по Лужкову.

Залоговые аукционы – то же самое, просто там другая схема. А здесь схема прямая – переложили деньги из кармана в карман.

***

В.А. Кузнецов: В прошлый раз мы с вами дошли до 1995–1996 гг., до президентских выборов.

К.М. Труевцев: Когда оказался в ельцинском штабе, там каждый надувал щеки, задирал нос. А я опирался на реальные демократические структуры на местах, поэтому, когда они заявляли, что, вот, в Тульской области Ельцин победит с 70 процентами, я прямо им говорил: вранье – это губернатор Севрюгин специально натягивает цифры. Кончилось это тем, что в этом регионе Ельцин получил всего 30 процентов, а Севрюгина потом – под белы ручки и в тюрьму. Потому, что он коррупционер был жуткий, любой ценой пытался сохранить свою должность, чтобы наживаться и дальше. А на самом деле – как было там засилье сельхозников Стародубцевых, которые ГКЧП поддержали, так и осталось. Так что в Тульской области мы проиграли.

Когда стали считать голоса, мне так и сказали: «Мы же проигрываем». Я говорю: «Пошлите меня в Ростов и в Краснодар между первым и вторым туром». В Ростовской области у меня были сильные позиции как среди демобщественности (к тому же у меня в Ростове родственники), так и среди казаков. Я ведь принимал участие в возрождении казачества как такового и не особо обращал внимание, кто там был бандит, не бандит. Хотя, конечно, уголовники среди казаков были. В те времена они были в любом демократическом движении: семь пар чистых – семь пар нечистых.

Я приехал в Ростов и говорю: «Что ж вы, собаки, творите? Вы в первом туре проиграли 8 процентов Зюганову». Мы организовали штабы по всей области, все такое прочее. Выиграли 7 процентов во втором туре. Дальше я поехал в Краснодарский край, там председателем совета казаков был мой наречённый брат Витя Нагай. Он заставил меня ждать два или три дня. Я одернул его: «Ты чего выпендриваешься? Нужно делом заниматься, а не показывать свои великие потенции. Поехали по краю». Мы поехали по казачьим станицам, они же совхозы, колхозы. Приезжаем, сели за полевой стан, я говорю: «Казаки, вы с ума сошли за коммунистов голосовать?!». Они ответили: «Они же за народ». «За какой ещё “за народ”? Рассказывайте, как вы голосовали». Казаки рассказали: «А очень просто. Приезжал коммунистический активист, забирал все наши паспорта, и потом мы голосовали». Я поразился: «И вам это нравится? Вы такую страну хотите строить?». В общем, они устыдились – казаки вообще очень бывают стыдливые. Я говорю тогда: «Ну-ка давайте, сейчас будет второй тур. Собирайте паспорта, пусть атаман каждой станицы лично этим делом занимается». Значит, вот результаты второго тура. В первом – минус 13 процентов у Ельцина было. Во втором – минус 5 процентов. Представьте себе, сколько отыграли. Если бы изначально, как я говорил Филатову, Чубайсу, если бы мне изначально дали на откуп всё это дело, результат был бы совершенно другой.

Тем не менее, какой бы ни был результат, Зюганов всё равно стал кричать, что выборы сфальсифицированы. В штаб в ужасе пришёл Филатов: «Он доказывает, что была фальсификация». Я ответил: «Каким образом?». «В Татарстане первый тур против Ельцина, а второй – за. Как же так? Значит, их заставили голосовать?». Я говорю: «А если подумать – может, в первом заставили против голосовать? Да и ссылка на Татарстан, где всем командует известно кто, совершенно неадекватна». А в штабе Зюганова было довольно много моих знакомых, и под конец у них началась паника. Да, в конечном итоге мы победили.

Там было еще много всяких приёмов. Зюганов пытался сделать кемеровского губернатора Тулеева спарринг-партнёром. А Ельцин сделал очень сильный ход – он сделал Лебедя секретарём Совета безопасности России. И, конечно, в результате была выиграна значительная часть патриотического электората. Поэтому я считаю, что его победа была абсолютно честной. А кулаками после драки махать можно сколько угодно.

Вот каким образом выглядели выборы 1996 года.

А дальше начались проблемы. Почему? Потому что стало ясно, что электоральный ресурс находится не в центре, не в президентской администрации. Потом, после прихода к власти Путина, они это наладили. А до этого, если посчитать, – куда стекались результаты выборов по регионам? Правильно, в избирательную комиссию соответствующего субъекта Федерации. Эта комиссия субъекта Федерации и обладала основным ресурсом. Следовательно, они сообразили, что губернатор может контролировать законодательное собрание и получает ещё два голоса в Совете Федерации. Каждый губернатор обладает абсолютной властью у себя в области, плюс к этому он становится сенатором и получает неприкосновенность, никто его не может тронуть даже за убийство – случаи-то были. К 1999 г. Ельцин начал это понимать очень хорошо и попытался рвать эту систему таким образом, чтобы больше не состыковывать абсолютную власть в регионе с неприкосновенностью на уровне федерального центра. Собственно говоря, вся интрига последних двух лет правления Ельцина в конечном счёте заключалась в этом. Но, что интересно, тогда губернаторы стали создавать политические партии под себя, например, Лужков с Яковлевым создали объединение «Отечество», Шаймиев – объединение «Вся Россия». Потом они объединились между собой и образовалась мощнейшая политическая партия, имеющая всё в регионах. Решили искать альтернативу, например, Константин Титов пытался создать «Голос России» и так далее. Когда мы с коллегами начали прощупывать всё это дело, я сказал: «Получается так. У них примерно от 30 до 40 процентов голосов. Ещё сколько-то будет у административного ресурса. Но чего ждёт электорат? Какой образ для России важнее? Не образ парламента, а образ президента. Это важно».

И тут появился Примаков – человек сильный, связанный со спецслужбами, с сильным голосом, готовящийся проводить самостоятельную политику, яркую – как он самолёт над Атлантикой развернул. Его рейтинг рос по экспоненте. Потом – «Не так сели» – Ельцин посчитал Примакова опасным, и не без оснований. Тогда он выдвинул на его замену своего в доску человека, Степашина. И буквально через две недели рост его популярности начинает напоминать примаковский. Но Степашин не проявил должной решительности в ситуации в Дагестане. И тут, надо отдать должное, Ельцин искал-искал и нашёл Путина. Он же его нашёл, а не кто-то там. Это был не Березовский или кто-то ещё, это был именно Ельцин. Он знал, кого вытаскивает из колоды, ведь Путин возглавлял госбезопасность. Произошло то же самое – рост рейтинга по экспоненте.

И я сказал коллегам: «Вот, всё уже сформировано». Более того, я заметил, что под это очень по-умному была создана партия «Единство». У неё было три медийных лица, три борца. Первым был Шойгу – единственный на тот момент успешный борец с негативными явлениями. Вторым – Карелин, известный спортсмен, чемпион мира по борьбе. Третья фигура – генерал МВД Гуров, который написал про советскую мафию книги «Лев готовится к прыжку» и «Лев прыгнул». Из этих трёх человек сформировалось руководство партии «Единство», и оно выступило за Путина. Я к этому отношения никакого не имел, но мне было ясно, куда идёт дело.

Ну вот и всё. На этом мы закончим сегодня. Стоп.

Источник Source