Финляндия официально стала 31-м государством – членом Североатлантического блока. Предполагалось, что она пополнит ряды альянса вместе с соседкой Швецией, но на пути к заветной цели Стокгольм пока споткнулся о неуступчивость Анкары. Позже Швеция, конечно, присоединится. Это расширение – не первое (после холодной войны численность НАТО удвоилось), но знаковое.

Линия прямого соприкосновения России и альянса увеличивается вдвое – благодаря протяжённости российско-финской границы. Но дело даже не в этом. Швеция и Финляндия – пример государств, которые по принципиальным соображениям придерживались линии нейтралитета, или, если использовать более распространённое в последние десятилетия понятие, неучастия в альянсах.

Предыстория отличалась, но приверженность к официальному дистанцированию от военных блоков оставалась твёрдой на протяжении десятилетий (Финляндия) и даже столетий (Швеция). Позиционирование обеих стран определялось их отношениями с Россией и пониманием в этой связи сущности собственной безопасности.

Шведский нейтралитет – следствие демонтажа великой европейской державы ещё в начале XIX века. В Финляндии такой статус связан с итогами Второй мировой войны. Сложные отношения Финляндии и Советского Союза в тридцатые и сороковые годы хорошо известны, как и выдающаяся изворотливость руководства соседней страны. Оно согласилось с определённым ограничением свободы действий – нейтральным статусом в военном и частично в политическом смысле.

Взамен Финляндия обеспечила себе не только суверенитет, сохранение рыночной и демократической системы, но и особые, чрезвычайно выгодные экономические связи с Москвой.

С конца сороковых до начала девяностых годов советско-финские отношения служили образцом плодотворного компромисса государств с разной общественно-политической формацией.

И хотя на Западе бытовало пренебрежительное понятие «финляндизация», уступка суверенных прав более сильному соседу, на практике статус-кво всех устраивал. Финляндия, кстати, оставалась частью политического Запада.

Роспуск СССР положил конец периоду особых отношений, что вызвало глубокий экономический кризис в Финляндии в первой половине девяностых, но позволило избавиться от политических ограничений. Страна перестала оглядываться на реакцию Москвы и вступила в Европейский союз. Сама Россия стремилась выстроить специальные (вплоть до интеграционных) отношения с «большой Европой», и Финляндия стала естественным партнёром. Плотность экономического и гуманитарного взаимодействия, достигнутого ко второй половине 2010-х гг., служила образцом трансграничного сотрудничества.

Тема отказа от политики неприсоединения всегда присутствовала в Финляндии, как и общественно-политический консенсус о нецелесообразности этого. Собственно, на протяжении тридцати лет мысль о возможности нового военного противостояния в Европе оставалась уделом самых несгибаемых рыцарей холодной войны, и даже расширение блока НАТО подавалось прежде всего не в военном, а в политико-идеологическом ключе.

Возвращение реальности войны потрясло Европу. В Швеции и Финляндии моментально приняли решение отказаться от неприсоединения и вступить в НАТО, общественное мнение перевернулось. Примечательно, что почти никакой дискуссии о том, не является ли нейтральный статус более надёжным способом обеспечения национальной безопасности, не открывали, членство в военном блоке рассматривалось единственным вариантом. А ведь до этого на протяжении долгого времени именно неучастие считалось наиболее разумным подходом. Почему настрой резко изменился?

Причин несколько, но одну стоит подчеркнуть. Существует термин «секьюритизация» – придание аспекта безопасности любым процессам от экономических до культурных и гуманитарных. Сейчас происходит встречный процесс – тема классической безопасности обретает ценностное содержание. То есть принадлежность к определённой идейно-этической группе, противопоставленной другим, считается более эффективным способом защиты себя, чем отстранённость от противостояния. Это феномен скорее психологический, чем военно-технический.

Само по себе это результат ценностной радикализации, которая происходила на Западе на волне эйфории после победы в холодной войне, когда возобладал подход «правильной стороны истории».

Отсюда же и неприятие нейтралитета как необходимости полагаться на гарантии «неправильной» стороны – он же должен быть признан всеми. Но разве можно доверять тому, кто не в одной с нами морально-этической лодке?

Нынешнее отношение к нейтралитету – продукт одновременно двух концептов – «долгого мира» и «конца истории». Первое – потому что стало казаться, что все эти тонкие балансы и предохранители просто уже не актуальны. Второе – если понятно, на чьей стороне историческая правда (Запад), то нечего заигрывать с представителями «обречённой» стороны. Оба концепта уже в прошлом. Переосмысления не избежать.

Российская газета

Источник Source