В марте 2023 г. была утверждена новая редакция Концепции внешней политики Российской Федерации, одной из ключевых новаций которой является позиционирование страны в качестве «самобытного государства-цивилизации». Данное определение вызвало в среде отечественных учёных, политологов и экспертов дискуссию о том, что же представляет собой это сочетание слов.

Размышления на эту тему приводят к мысли, что коллективная программа социальной жизни строится на серии ключевых понятий, имеющих в первую очередь экзистенциальный характер – видение мира и вещей, общества и людей, преломление этого видения сквозь призму ценностей, управляющих человеческой группой, набор устремлений, образ жизни, попытки сохранить или реформировать его.

Понятие «цивилизация» утвердилось в эпоху Просвещения. Оно произошло от испанского слова “civilidad”, от которого образован глагол “civilizar”, что можно понимать как «хорошее управление, направленное на усовершенствование обычаев общества, соответствующих морали и законам». В этой трактовке слово «цивилизация» тесным образом связано с понятием «культура», с помощью которой человек в том числе зарабатывал себе на жизнь[1]. В XVIII веке произошёл ещё один шаг в развитии значения термина. По мере накопления культурных достижений пришло понимание, что процесс этот специфичен и отличен для каждого народа, поэтому понятие стало подразумевать множественное число: “culturas”. Французский философ Вольтер расширяет эти рамки: он изучает факты, его интересует разнообразие народов, характеров, образов жизни; после него объектом истории будут уже не только политические и военные действия, но и философия, наука, нравы, обычаи и искусство. Эти идеи подхватывает испанский просветитель, монах Бенито Фейжу, который в своём эссе “Mapa intelectual y cotejo de naciones” достиг видения, близкого к “Essai sur les mœurs et l’esprit des Nations” Вольтера, рассуждая о культуре как о совокупности интеллектуальных и материальных благ в той мере, в какой они являются продуктами знания, которое народы достигают в своём историческом прогрессе. Он утверждал, что различия в интеллектуальном уровне одних народов по сравнению с другими не исходят из природы, их темперамента или характера, а являются следствием недостатка культуры.

Это убеждение было плодом классического видения эволюции католическими миссионерами. Они веками размышляли о сосуществовании этнических групп, которые отличались друг от друга менталитетом и образом жизни и притом ценили свою своеобычность.

В XIX веке этот интеллектуальный каркас стал основой «перекрёстка» культуры и просвещения и заявила о себе особая группа – класс. С этого времени под цивилизацией понималась техническая и материальная основа. Этот термин стал ассоциироваться с французским словом “civilité” (придворные манеры), а слово «культура» использовалось в немецком значении “kultur” и было связано с искусством в целом и литературой в частности.

В ХХ веке одной из отличительных черт международного сообщества становится его неоднородность. В отличие от освоенных ранее общественных форм, которые были основаны на одном мировоззрении, языке, литературе, морали или философии, новое международное общество постепенно становилось мультикультурным – продуктом западной диффузии технологий. Это фундаментальное новшество в эволюции человечества заставило теоретиков международных отношений задаться рядом вопросов. Один из важнейших – способствует ли мультикультурализм миру и сосуществованию или, напротив, ведёт к конфликтам. Ответ зависел от того, как каждый понимал и определял понятия «цивилизация» и «культура».

Различные словари предлагают два разных значения слова «цивилизация»: описательное и нормативное. Цивилизация в описательном смысле – это набор материальных и нематериальных элементов, характеризующих данное общество (обычно прошлого, например, цивилизация ацтеков или инков). Цивилизация в нормативном смысле указывает на цель, к которой общество стремится в данный момент. Разница между одним понятием и другим существенна: если в описательном смысле можно просто сравнить две цивилизации как две независимые реальности (каждая будет со своей логикой и ценностью), то в нормативном – цивилизация относится к прогрессии (великолепие или упадок). Второе суждение показывает, что цивилизация – это не законченный процесс, а наоборот, находящийся в непрерывной трансформации[2].

Размышления на эту тему приводят к мысли о том, что государства не только делают больше того, что делали раньше, – они делают это по-другому: эффективность не является статичной мерой, а требует постоянной обратной связи и результатов, что влияет на роль государства как поставщика символов, создающих общую национальную идентичность. Поскольку предоставление услуг становится всё более важным, разнообразие заменяет единообразие, чтобы удовлетворить различные потребности граждан. В этой парадигме эффективное государство должно служить гражданам разными способами. Такая логика заставила цивилистов разработать более гибкие формы управления, которые предоставляли политическим, финансовым и экономическим элитам большую свободу действий использовании национальных ресурсов и в их управлении. Повышение эффективности было целью каждого государства, но пути достижения этой цели выбирались разные: в некоторых странах стремление к эффективности привело к формулам предоставления услуг вне государственного аппарата, в то время как в других случаях государство сохранило монополию на большинство общественных услуг.

Эффективность – это важный тест. Главной её миссией является укрепление государства. Граждане оценивают власть по состоянию школ и размерам классов, расстоянию от дома до медицинских учреждений и по времени ожидания в них специалистов; обращению с ними сотрудников полиции и других контактов с должностными лицами[3]. При оценке эффективности нужно понимать прошлое и указывать на будущее, углубляясь в факторы, которые объясняют, почему именно таким образом работает действующая власть. Эффективность подразумевает, что принимаемые решения соответствуют приоритетам и целям и оказывают ожидаемое или желаемое воздействие на общество.

Пионерами в стремлении к повышению эффективности работы бюрократического аппарата стали англосаксонские и скандинавские страны, которые считаются в данной сфере деятельности одними из лучших в мире: здесь усилия направлены на сокращение разрыва между фактическими и потенциальными показателями. В развивающихся странах «отсталость» объясняется отсутствием конкуренции в сфере предоставления услуг, жёсткими бюрократическими правилами и процедурами, а также политическим давлением и ограничениями. Кроме того, ряд таких стран не имеют достаточных ресурсов для достижения лучших результатов в работе; другие страдают от коррупции, которая не даёт шанса внутренней и международной помощи доходить до получателя.

Эти выводы приводят к мысли, что «цивилизация» в описательном и нормативном смысле не является и никогда не являлась субъектом международных отношений, – их субъектами являются государства, транснациональные компании и другие группы. В свете этого мысль о том, что величайшие исторические конфликты происходили между цивилизациями[4], представляется неверной.

В современном мире, с его желанием всё упрощать, научное использование термина «цивилизация» укрепило тенденцию, связанную с его идеологическим наполнением, лишённым рациональной основы. В этой парадигме и возникает конструкция «коллективного Запада» – идеальный образ, который небольшая группа стран пытается спроецировать на себя, образ, который создавался на основе воображаемого отражения противоположности Востоку. Этот образ выкристаллизовывался в «цехах» таких ценностей, как индивидуализм, просвещение и свобода, в то время как Восток представлялся коллективным духом, деспотизмом и традицией. После окончания холодной войны и распада социалистического блока «коллективный Запад» пришёл к выводу, что его ценности (ценности либеральной и представительной демократии, свободных рынков, свободы слова и другие) приобрели универсальную значимость. Этот смелый оптимизм позволил американскому интеллектуалу Фрэнсису Фукуяме провозгласить «конец истории».

Между тем концепция западной цивилизации постепенно дробилась, создавая нарратив о государствах-цивилизациях – другими словами, о государствах с тысячелетней культурой. Их цивилизация включает в себя современность с определённой степенью культурной, этической и политической последовательности.

Одним из примеров современного государства-цивилизации является Япония: на своё поражение во Второй мировой войне она отреагировала конкурентным решением – соревнованием с Западом в развитии технологий и инноваций, ускоренной сельскохозяйственной и промышленной модернизацией; страна «обновилась» до версии современности, не утратив собственные традиции и ценности. И это не модель либеральной демократии, активно продвигаемой Западом – это несколько иное.

Другой пример – Индия и Китай, тысячелетние культуры, государства-цивилизации, которые широкими шагами прокладывают себе дорогу на вершину мировой иерархии, и в унисон этим шагам центр силы начал постепенно смещаться на Восток, что ближе к середине текущего века может привести западную цивилизацию к угасанию доминирования в международных отношениях.

Латинская Америка также имеет вековые цивилизационные традиции, но её отличие от Востока заключается в том, что она не отвечает на вызов современности адекватно. Это можно объяснить отсутствием противостояния как с Западом, так и с Востоком.

Принимая во внимание эти тенденции, уместно задаться вопросом, намерены ли современные государства-цивилизации вернуться к периоду 1648 г., когда был заключён Вестфальский мирный договор, который положил конец многолетним войнам, возвёл в абсолют национальное государство, существенно снизив роль империи.

Вопрос не праздный, поскольку политическая теория предполагает, что в государствах-цивилизациях власть основывает свою легитимность на имперском наследии, на традиционных ценностях и кодах, глубоко укоренившихся в сознании народа, где демократия всего лишь нюанс – это долгая и непрерывная история, которая хранит самобытность и отвергает внешние попытки навязать ей чуждую систему ценностей; именно то, что в данный момент является основой текущей политики Индии, Китая, стран Латинской Америки и Японии. Британский политолог Мартин Жак и его китайский коллега Чжан Вэйвэй заявляют[5], что «Китай уникален и исключителен, потому что является государством-цивилизацией». Российский международник Дмитрий Тренин в своей статье «Кто мы, где мы, за что мы – и почему» предлагает воспринимать российское государство «не только как отдельную от объединившейся на западной платформе Европы политическую единицу, но и как самостоятельную – прежде всего по отношению к Европе – цивилизацию» [6]. Это важная мысль в контексте множества «перекрёстков», перед которыми Россия очень часто оказывалась в течение своей многовековой истории.

Во многом согласившись с экспертами, сделаем несколько уточнений. Китай имеет совершенно иные отношения с обществом, чем страны Запада; это государство обладает гораздо большим естественным авторитетом и легитимностью, которая глубоко укоренилась в его истории. В области внешней политики Китай пытается конструировать новый глобальный порядок исключительно на основе своих «цивилизационных» ценностей. Другое дело – Индия. Её подход является прагматичным: продвигая свои ценности на различных международных площадках, она стремится к достижению главной цели – получить постоянное место в Совете Безопасности ООН. Что касается России, то, учитывая необъятные «холодные» территории, можно условно обозначить её как сильный Север, который полноценно дополняет Запад и Восток. Притом сильный Север объективно крупнее и, как показали события периода февраля 2022 г. – весны 2023 г., мощнее многих. И это очередное подтверждение того (согласен с этим кто-либо или нет), что Россия – несомненно, держава, обладающая в том числе крепким государственным стержнем.

Очевидно, что успехи Китая, Индии и России беспокоят «коллективный Запад», о чём в августе 2019 г. говорил президент Французской Республики на совещании руководителей французских дипломатических миссий: «Мы, несомненно, переживаем конец западной гегемонии над миром. Мы привыкли к международному порядку, который с XVIII века основывался на французской гегемонии, вдохновленной Просвещением; в XIX веке – британской, благодаря промышленной революции; и в ХХ веке – американской. Давайте посмотрим на Индию, Россию и Китай. У них гораздо более сильное политическое вдохновение, чем у современных европейцев. Они думают о мире с настоящей логикой, с настоящей философией, которые мы несколько потеряли. Они считают себя настоящими государствами-цивилизациями»[7]. Откровенное признание, и, что интересно, оно исходит от лидера одного из самых мощных (если не самого мощного на сегодня) государств европейского континента и, кстати, члена Совета Безопасности ООН.

Отметим, что перемены коснулись и Организации Объединённых Наций – она уже не похожа на международный институт образца 1945 года. Сегодня в рамках ООН странам «коллективного Запада» приходится сосуществовать и сотрудничать с государствами, в том числе с государствами-цивилизациями, чьи общественные и политические устои основаны на системе ценностей, отличной от их собственной. Как же новая интерпретация понятия «государство-цивилизация» соотносится с нормами современного международного права, которое продолжает оставаться межгосударственной сферой взаимодействия? Дело в том, что политико-правовым выражением значимости государств является суверенитет – конституционный принцип международного права, который объясняет право государств в одностороннем порядке и по своему усмотрению определять объём своих международно-правовых обязательств. Учитывая хрупкость современной институционализации международного права и тот факт, что суверенные государства стремятся действовать в соответствии со своими различными интересами, на первый план выдвигается субъективизм, присущий международной правовой системе, в котором согласие государств в отношении тех или иных решений становится основным принципом взаимодействия. Именно такая диспозиция предусмотрена в пункте 2 статьи 1 и пункте 7 статьи 2 Устава ООН, где установлено суверенное равенство государств и принцип невмешательства в дела. Принцип международной легитимности придал новый смысл классическому понятию международного права, когда «цивилизованное» международное сообщество сводилось к гегемонии западной цивилизации. Это было не так давно, но сегодня в международном пространстве действует значительно больше государств-цивилизаций (Запада, Востока и – условно – Севера), и все они имеют разные задачи и цели. Возможно ли при таком многоголосии укрепить текущий международный порядок? Вопрос, который старательно обходят стороной большинство современных теоретиков.

Все цивилизации имеют похожие универсальные ценности, общие элементы самодостаточности и эстетический опыт. Эти элементы не являются ни исключительными, ни эксклюзивными, они не основаны на превосходстве или обладании догматической истиной. Интеллект направлен на достижение общего блага, будь то мир или коллективное благополучие. История не знала недостатка в людях, которые, умело используя свой интеллект, заложили основы для цивилизационного диалога, столь необходимого сегодня. Можно вспомнить андалусского философа Ибн Рушда, флорентинца Леонардо да Винчи, немку Ханну Арендт и итальянца Луиджи Ферраджоли – все они были мыслителями на службе человечества. Все они учили, что, принимая исходные позиции «Другого» в так называемом «диалоге без границ», можно достичь общей истины, которая позволяла бы открыться для мирного сосуществования. Представляется, что, вводя термин «государство-цивилизация», создатели новой редакции Концепции внешней политики Российской Федерации преследовали именно такую цель. Как добиться взаимопонимания в текущей геополитической ситуации, когда каждый сам за себя, – вот главный вопрос сегодня, а не идеи о том, что представляет собой это неожиданное для многих определение.

Источник Source