Порочное правительство, основанное на дурных принципах, всегда и во всех странах делало граждан несчастными. По какой же привилегии поляки не должны подчиняться этому общему правилу?

Аббат де Мабли

Замечательный польский бард Яцек Качмарский (1957–2004) прославился в том числе песнями на сюжеты польской истории. Одно из самых популярных его сочинений этого жанра, композиция «Рейтан, или Доклад посла», представляет собой фантазию на тему картины классика польской исторической живописи Яна Матейки «Рейтан. Упадок Польши».

Она посвящена трагическому событию польской истории – заседанию сейма, санкционировавшему первый раздел страны в XVIII веке. Песня Качмарского написана в форме доклада русского посла в Санкт-Петербург, где он живописует императрице Екатерине Великой печальное состояние тогдашней Речи Посполитой:

Народ тут склочен, король непостоянен, шляхта дика,
Симпатии с настроеньем меняются на раз.
Интрига против них — то не политика,
А воспитание детей, en masse[1].

Песня написана в конце 1980-х гг. о событиях 1770-х гг., однако, если запустить её на YouTube и прочитать свежие коммента­рии[2], оставленные поляками (специфика жанра авторской песни подразумевает, что за пределами польского языкового пространства слушателей у неё попросту нет), вас поразит число реплик в духе «Боже мой, всё как сейчас!». Буквально каждый второй комментатор-поляк считает своим долгом провести параллели сегодняшнего положения с Речью Посполитой времён упадка и посетовать на поведение современного политического класса.

Разумеется, автор далёк от мысли делать выводы о состоянии польского общества, опираясь на комментарии к клипам. Академические исследователи[3], однако, также свидетельствуют, что социум расколот, поляки не уверены в завтрашнем дне и испытывают всё больше сомнений относительно перспектив страны внутри т.н. «коллективного Запада», да и собственной принадлежности к этому полувоображаемому сообществу. Закономерно, что одна из главных тем состоявшегося в конце 2022 г. вполне официозного XVIII общенационального съезда польских социологов была обозначена как «общество неопределённости» (społeczeństwo niepewności)[4].

Действительно, пройдя за тридцать лет путь от ОВД и СЭВ к НАТО и ЕС, обеспечив достаточно плавный политический транзит через механизм круглых столов и проведя «шоковую терапию», считающуюся адептами рыночной экономики едва ли не образцовой[5], Польша оказалась в неопределённом, если не сказать хуже, внешне- и внутриполитическом положении. С одной стороны, все постсоциалистические преобразования вроде бы успешно проведены. Но и по показателям социально-экономического развития[6], и по отношению большинства поляков к современным «европейским ценностям» в их брюссельской трактовке страна всё ещё далека от «ядра» Евросоюза[7]. Польша, что бы ни утверждала её пропаганда, по-прежнему государство не Центральной, а Восточной Европы[8], хотя, как с гордостью сообщают местные экономисты, догнавшая-таки за тридцать с лишним лет реформ Португалию по основным показателям развития. За скобками, впрочем, остаётся, что стратегическое положение Португалии за это время не претерпело существенных изменений, в то время как Польша не в последнюю очередь из-за собственной деструктивной и авантюристической политики оказалась в центре быстро дестабилизирующегося региона.

Более того, сам европейский Запад, который по-прежнему считает себя вправе оценивать страны Восточного континента на предмет их «европейскости», не числит Польшу в «отличниках» единой Европы. Напротив, в Брюсселе, где тон задают западноевропейцы[9], уверены, что польские власти принципиально не уважают их ценности[10] и страна находится буквально в шаге от скатывания в правый популизм, а количество исков Еврокомиссии против Варшавы, поданных в Суд ЕС в Люксембурге, растёт как снежный ком[11]. Намеченные на осень 2023 г. парламентские выборы воспринимаются еврократами не просто как борьба проевропейской партии «Гражданская платформа» (ГП) во главе с экс-премьером и экс-председателем Евросовета Дональдом Туском против националистов из «Права и справедливости» (ПиС), а как битва за политическое будущее крупнейшей страны восточного фланга НАТО и Евросоюза.

Кризис на Украине, к разжиганию и усугублению которого Варшава приложила и продолжает прикладывать немало усилий, сместил центр международной политики в Восточную Европу. Это закономерно привело к росту стратегического значения Польши. Буквально за несколько месяцев она превратилась в почти прифронтовое государство, к тому же претендующее на лидерство среди восточных участников Североатлантического альянса и ключевую роль в поддержке киевского режима. Бухарестская девятка, Инициатива трёх морей и прочие проекты, наследующие польским межвоенными химерам Междуморья[12], стали приобретать реальные очертания. Кажется, даже мегаломанские футурологические фантазии о месте Польши в XXI в. в духе Джорджа Фридмана[13] не кажутся отныне лишь интеллектуальными забавами, а завладели умами части польских политиков. Особенно авантюрно и даже гротескно выглядят попытки Варшавы возродить старые традиции «прометеизма»[14] и поддержать группы маргиналов-сепаратистов, эмигрировавших из России[15].

Дестабилизации, которая уже привела к небывалым темпам милитаризации Восточной Европы и повышению риска инцидентов с непредсказуемыми – прежде всего для самой Польши – последствиями, таким как падение в ноябре 2022 г. на польскую территорию украинской ракеты С-300, что привело к гибели польских граждан и невиданной истерике в местных СМИ и политико-формирующих кругах[16].

Несколько лет назад на страницах этого журнала автор уже пытался размышлять о «стратегическом танатосе» польской внешней политики[17] – исторически обусловленной практике тактически осмысленного, но стратегически деструктивного, почти иррационального поведения, которое при декларировании сохранения суверенитета государства в качестве сверхценности в долгосрочной перспективе снижает уровень национальной безопасности и увеличивает международно-политическую напряжённость. Кажется, самые мрачные предположения относительно польского поведения сегодня подтверждаются. Почти маниакальная зацикленность правящих в Польше сил на проблемах суверенитета и национальной безопасности привела к тому, что Варшава всеми силами раздувает идущий у границ конфликт, страну наводнили миллионы беженцев, а на польскую территорию уже падают украинские ракеты.

Именно в таких непростых, если не сказать критических, обстоятельствах страна подходит к парламентским выборам, намеченным на осень 2023 года. Полякам на них, вероятно, предстоит не только дать оценку властям и оппозиции, которые при всех политических и ценностных разногласиях составляют в постсоциалистической Польше единый правящий класс, но и попробовать оценить предварительные итоги третьей за сто лет попытки построить высокоразвитое национальное государство. Анализ опыта трёх итераций независимой Польши представляется очень важным для понимания возможных путей дальнейшего развития страны.

Три цвета Польши

Вопреки устоявшимся стереотипам автор предлагает посмотреть на поляков и Польшу как на относительно молодую нацию и неопытное государство с чрезвычайно незначительным багажом самостоятельной политической и международной жизни. Конечно, такой взгляд плохо коррелирует с устоявшимся в академической науке представлении о тысячелетней истории Польши[18]. Исследователи, вероятно, следуют за нарративом историков ещё XIX в., когда в процессе нациостроительства и формирования национальных государств было принято максимально удревнять историю того или иного народа, ставя знак равенства между его культурной традицией и политической историей. Польская культура – безусловно, богатая и древняя, готовая похвастаться своей особостью уже в период европейского барокко[19]. Но культура барокко в политическом смысле порождает, используя терминологию Юбера Метивье, в лучшем случае «барочную монархию»[20], а вовсе не современную нацию. Тем более что в случае с Польшей барокко приобрело такую крайне специфическую, если не сказать экзотическую, форму как «сарматизм»[21], жёстко и, строго говоря, на расистских основаниях противопоставляющую польский правящий класс, шляхту, основной массе жителей страны.

Если же принять конструктивистские представления о нации[22] и рассматривать её как феномен Нового времени, появившийся в эпоху Просвещения и Французской революции XVIII в., окажется, что польская нация и национальное государство – явления куда более молодые и недолгие. Исходя из этого, предположим, что польская нация в современном смысле этого слова образовалась около 1791 г. – именно тогда была принята т.н. Конституция 3 мая, которой справедливо гордятся и в сегодняшней Польше, называя её «первой в Европе и второй в мире». Как афористично отметил видный историк, правовед и политик Бронислав Дембиньский (1858–1939), «чудо Конституции не спасло государство, но спасло нацию и дало возможность ей жить в век поражений»[23].

Обратим на это внимание – становление польской нации проходило в «век поражений» и в условиях раздельного проживания поляков (в трёх империях и в многочисленной эмиграции). Поляки в этот ключевой период нациостроительства не имели государственности и даже не являлись частью пусть и чужеродного, но единого политического пространства, как, например, чехи. И поскольку разрозненная польская интеллигенция была лишена возможности размышлять о реальных путях развития польского государства ввиду его отсутствия, она оказалась погружена в дискуссии о давно прошедшем золотом веке Польши, анализе причин её упадка и путей восстановления[24].

Итак, при конструктивистском подходе польская нация насчитывает чуть более 230 лет (1791–2023). Срок, в общем-то, и немалый, но сколько за эти годы Польша была в полной мере суверенной страной, самостоятельно определяющей своё внутреннее развитие и путь на мировой арене? В 1795 г. Речь Посполитая оказалась окончательно разделена соседями и упразднена, существовавшее в период Наполеоновских войн Герцогство Варшавское являлось французским протекторатом, а образованное решением Венского конгресса в 1815 г. Царство Польское вошло в состав Российской империи. Возрождённая после Первой мировой войны Вторая Речь Посполитая сохранялась в виде суверенного государства чуть больше 20 лет (1918–1939), и её существование окончилось катастрофой осени 1939 года. После освобождения от нацистской оккупации силами Красной Армии Польша находилась под опекой Советского Союза, и её суверенитет, очевидно, был ограничен реалиями начавшейся вскоре холодной войны.

Если предположить, что Польша обрела полный суверенитет в 1991 г. (роспуск ОВД) и сохраняла его до 1999 г. (присоединение к НАТО), то за два с лишним века, прошедших с провозглашения Конституции 3 мая, суверенное польское государство без внешнего попечительства существовало чуть более тридцати лет. Разумеется, любые подобные расчёты носят примерный характер (так, можно дискутировать о степени самостоятельности Польши в первые годы после Первой мировой, в конце 1980-х гг. или в рамках сегодняшнего НАТО), но общее положение дел они показывают наглядно.

Ещё опаснее, что политическая незрелость накладывается на навязчивое стремление утвердить себя в качестве регионального доминанта востока Европы, для чего (в силу всё той же неопытности) используются самые опасные методы.

В чём причина авантюризма? Не более ли логично для неопытного государства проявлять осторожность и сдержанность в вопросах стратегии, признав за более искушёнными и уже потому более ответственными странами право играть первую скрипку? Вероятно, сказывается культура: традиции «сарматизма», приписывающие уникальные качества и миссию полькой элите, накладываются на память о воспетом историками золотом веке Первой Речи Посполитой. Кроме того, стремление к региональному доминированию, вероятно, является своего рода попыткой компенсации социально-экономического отставания. Ведь Польша, говоря языком Фернана Броделя или Иммануила Валлерстайна[25], с момента образования европейской мир-экономики и вплоть до сегодняшнего дня находится на «полупериферии». В прошлом страна опробовала несколько сценариев «ускорения», которые должны были не просто воссоздать польскую государственность, но и вывести страну из «полупериферийного» положения – поставить её вровень с ведущими государствами западноевропейского «ядра». Неудачи тех проектов сказываются и сегодня.

В XIX в. таким проектом, безусловно, стал национализм и стремление к обретению собственного национального государства. Поляки проявили в этом особое упорство, сражаясь в рядах наполеоновской армии и в восстаниях против России, контролировавшей большую часть этнографических польских земель, в 1830–1831 и 1863–1864 годах. Хотя все выступления были подавлены, к началу ХХ в. даже в целом компромиссно настроенные к России политические лидеры, как Роман Дмовский (1864–1939)[26], исходили из необходимости создания национального Польского государства. Дискуссии шли о конфигурации границ, отношениях с соседями и внутреннем устройстве, но цель его обретения, в сущности, служила консенсусом. Однако опыт такого государства – Второй Речи Посполитой Юзефа Пилсудского – оказался предельно неудачным[27]. Всего через несколько лет страна скатилась в полуфашистскую этнократию и, разумеется, не догнала западноевропейцев по социально-экономическим показателям. Напротив, запутавшись в собственных международных амбициях и претензиях на доминирование в Восточной Европе, она рухнула с первыми выстрелами Второй мировой войны, став разменной монетой в начавшейся большой игре по-настоящему великих держав.

Следующей попыткой избавления от «полупериферийного» положения стала Народная Польша. Вопреки господствующему в современной польской науке и публицистике представлению, что социалистический период был якобы временем «диктата Кремля» и «советской оккупацией», новейшие исследования, основанные на богатом архивном материале, опровергают такой примитивный взгляд и показывают сложный, динамичный, взаимозависимый (хотя и асимметричный) характер отношений Москвы и Варшавы в тот период[28]. Нельзя сбрасывать со счетов и активное торгово-экономическое взаимодействие Польши с СССР и другими странами СЭВ, а также помощь Москвы в ускоренной модернизации польской экономики, в особенности её тяжёлой промышленности[29].

Социалистический проект для Восточной Европы, как мы знаем, закончился неудачей, однако это не было очевидно в первые послевоенные десятилетия. Тогда марксистская доктрина и ускоренное развитие экономики в рамках социалистической системы сохраняли привлекательность и давали надежды «догнать» западноевропейское «ядро», сохранив национальную государственность в рамках строительства социализма[30]. Внешнеполитические же ограничения, накладываемые участием в социалистическом блоке, предполагали отказ Варшавы от претензий на восточноевропейское доминирование, однако компенсировались гарантией незыблемости новых границ и защитой от угрозы германского реваншизма.

Наступившее к 1970-м гг. разочарование в социализме, вероятно, было связано в том числе с тем, что он, обеспечивая развитие страны, не привёл к «рывку», в результате которого ПНР могла бы догнать страны Западной Европы. Напротив, с определённого момента казалось, что разрыв увеличивается. Это привело к новой попытке – Третьей Речи Посполитой. Теперь ставка сделана на либерально-рыночную систему и военно-политическую интеграцию в евроатлантическое сообщество[31]. Национальное польское государство должно было провести успешные реформы и присоединиться к «ядру» мир-системы. Но, о чём уже было сказано в начале статьи, успех реформ и присоединение к Евросоюзу и НАТО за тридцать лет так и не вывели Польшу на уровень стран «ядра» ЕС[32]. Впереди остаются не только Франция, ФРГ, Бенилюкс или государства Скандинавии, но даже соседка Чехия.

Хуже того, оказалось, что мечтавшие некогда о «возвращении домой в Европу» поляки исходили из того, что это будет Европа де Голля или Иоанна Павла II, а не Европа победивших парижских студентов 1968 г., «Европа Маркузе»[33]. Современные европейские постценности и идеология, во многом сформированная участниками или прямыми наследниками «красного мая», сложно уживаются с католическим и националистическим взглядом на мир, всё ещё широко распространённым в Польше. Неслучайно правящая ныне правоконсервативная ПиС сталкивается с Брюсселем не только по вопросам прямого контроля правительства над СМИ или судебной ветвью власти, но и по таким темам, как право на прерывание беременности или отношение к ЛГБТ.

А если это по каким-то причинам не удаётся, то бесконечно оправдываться, скандалить или судиться с Еврокомиссией за право не быть такими, какими их хотят видеть в Брюсселе. Более того, европейские социокультурные новшества, проникая в Польшу, приводят к растущему ценностному расколу в стране[34], на который наиболее проницательные исследователи обратили внимание ещё в середине 2010-х гг. ­охарактеризовав его не иначе как «польско-польскую войну»[35].

В этом смысле третья польская попытка «бегства из полупериферии», кажется, провалилась, как и первые две. Внутриполитическим следствием неудачи и вызванным ей разочарованием стал правый популизм с заметными авторитарными тенденциями, начавший усиливаться в середине прошлого десятилетия[36]. Это, впрочем, было бы лишь печальным фактом национальной истории и поводом для общефилософских рефлексий польских интеллектуалов, если бы не упомянутые «стратегический танатос» и международно-политическая неопытность Польши – незрелого, повторим, государства, не обладающего серьёзным историческим опытом самостоятельной политики.

Элита, расколотая по вопросу внутреннего развития Польши, запутавшаяся в отношениях с Брюсселем и плохо понимающая «Европу Маркузе», одурманена собственными фантазиями на тему «тысячелетней польской истории» и делает ставку на внешнюю политику – опасную игру за переформатирование востока Европы и установление там доминирования Варшавы.

Старый польский преферанс

Ценностный раскол польского общества, острое внутриполитическое противостояние либералов и националистов-консерваторов не находят линейного, очевидного продолжения в международной политике Польши. Несмотря на свои споры, обе группы стремятся к польской гегемонии в регионе, при этом отличаются не столько их цели, сколько методы и технологии. Так, ведущие политические партии, национал-консервативная ПиС и либеральная ГП, привержены консенсусу в рамках новой «восточной политики», основные положения которой сформулированы польской эмиграцией ещё в годы холодной войны.

Несмотря на весь либеральный и антиимпериалистический флёр, в практическом воплощении концепция направлена на установление польского патроната над государствами, расположенными между Варшавой и Москвой, и обеспечение польского господства в регионе[37]. Польша стремится использовать для достижения этой цели ресурсы, предоставляемые её членством в НАТО и ЕС[38].

Говоря о единстве разных флангов польского правящего класса в отношении стратегических целей на востоке, достаточно напомнить, что одним из главных архитекторов «Восточного партнёрства» Евросоюза является Радослав Сикорский – один из крупнейших международников в рядах ГП, который перешёл туда из ПиС в середине 2000-х годов. Именно Сикорский[39], занимавший в обоих кабинетах Туска ключевую должность министра иностранных дел, несёт ответственность за «Восточное партнёрство» Евросоюза – программу, подтолкнувшую регион к конфликту[40].

Отличие в том, что ГП стремится встраивать восточную политику в общеевропейскую и учитывать интересы крупных партнёров по ЕС, и прежде всего Германии[41]. ПиС, напротив, всегда с чрезвычайной настороженностью относилась к Брюсселю и Берлину, предпочитая делать ставку на собственные инициативы и установление особо тесных контактов с Соединёнными Штатами и НАТО[42]. Более того, стремление ГП к координации польской внешней политики с ФРГ является в глазах лидеров ПиС и их сторонников едва ли не предательством национальных интересов. Неслучайно во время последних парламентских выборов лидер ПиС Ярослав Качиньский обвинял Туска[43], что тот в своё время превратил Польшу в «государство-клиента Германии и Брюсселя»[44].

Независимая от Брюсселя и Берлина линия ПиС выражается, например, в таких проектах, как Инициатива трёх морей. Борясь за переизбрание на пост главы государства в 2020 г., Анджей Дуда, представляющий ПиС, отмечал её как один из приоритетов и особо подчёркивал, что именно благодаря этой инициативе «Польша стала важным партнёром для Соединённых Штатов в регионе»[45]. Неудивительно, учитывая, что один из авторов концепции – американский генерал, бывший командующий американскими войсками в Европе (USAREUR) Бен Ходжес. Троеморье, хотя и позиционировалось в качестве инфраструктурного и экономического проекта, изначально имело очевидные стратегические цели: объединить при поддержке США страны Центральной и Восточной Европы для препятствования экономическому сотрудничеству России и Китая с государствами «ядра» Евросоюза, а также противодействовать росту влияния Берлина в Евросоюзе[46]. Летом 2022 г. инициатива подключила к своей работе Киев и объявила о новых амбициозных планах[47].

В то время как близкие к ГП фонды и НКО, пользующиеся поддержкой Брюсселя, продвигают неолиберальную повестку в регионе[48], их оппоненты, напротив, стремятся к его объединению на основе крайне правых идей. Так, в 2021 г. в Варшаве основан Коллегиум Интермариум (Uczelnia Collegium Intermarium) – высшее учебное заведение для внедрения ультраконсервативных взглядов в государствах Центральной и Восточной Европы[49]. Новая структура тесно связана с крайне правым аналитическим центром Ordo Iuris (Законный порядок), координирующим внутреннюю политику ПиС в сферах образования, ужесточения антиабортного законодательства и т.д.[50]

Трудно однозначно сказать, склонились ли польское общество и элиты в сторону крайне правого, националистического сценария борьбы за господство в регионе. Но антинемецкая и антибрюссельская линия ПиС постепенно завоёвывает всё больше сторонников. Ещё несколько лет назад общим местом был тезис, что поляки, критикуя Брюссель, не стремятся выйти из Европейского союза, а «Polexit» в принципе невозможен. Однако годы антиевропейских заявлений политиков и рассуждений в СМИ приносят результаты. Последние социологические опросы зафиксировали перелом: весной 2023 г. число поляков, полагающих, что членство в ЕС угрожает независимости и суверенитету, впервые превысило число тех, кто считает иначе[51].

Сочетание всё более резких антинемецких выпадов правящей партии, вновь выдвинутых финансовых претензий Варшавы к Берлину за Вторую мировую войну и растущего количества исков Еврокомиссии против Польши, а также всё более громких призывов политиков из стран «ядра» отказаться от принципа консенсуса при принятии важнейших решений в Евросоюзе делает траекторию отношений Варшавы с ЕС непредсказуемой.

В любом случае курс на борьбу за польскую региональную гегемонию – вместе с ФРГ и ЕС или в борьбе с ними – будет, вероятно, продолжен, поскольку голоса тех, кто предлагает иную стратегию, звучат слишком тихо.

* * *

Игры в великодержавность обыкновенно стоили Польше очень дорого. И не в последнюю очередь по той причине, что с помощью этого чувства Варшавой всегда очень легко манипулировали её «союзники», забывая об интересах поляков, когда те переставали быть нужны.

Сегодня будущее Польши – как внутриполитическое, так и международное – покрыто туманом. Пойдёт ли Варшава путём правоконсервативного, националистического авторитаризма, будет ли вынуждена трансформироваться по брюссельским лекалам или всё же найдёт золотую середину? Подчинится она общей линии Еврокомиссии или сделает ставку на собственные региональные планы? Где предел польского авантюризма в борьбе за фантазию о региональном доминировании?

Это всё частные, конкретные вопросы. Главный же в том, проснётся ли в поляках государственное чувство, превыше всего ставящее задачу самосохранения страны? Или возобладает дикий сарматский дух, провоцирующий политиков «ввязаться в драку, а там будь что будет»? Ответ мы узнаем в ближайшие годы.

В Новое и Новейшее время польский народ претерпел немало лишений, принёс большие жертвы, борясь за обретение собственного государства. И получил его в границах, определённых державами-победительницами после Второй мировой войны. Конечно, как и к любым национальным границам, к ним при желании можно высказать претензии, но сложно не назвать их оптимальными для страны. В них есть всё необходимое для поступательного развития Польши и сохранения за Варшавой статуса важного европейского игрока при условии её конструктивных, ответственных отношений со всеми соседями и разумной внутренней политики.

Понимание этого потребует от польских политиков и интеллектуалов честности при рассмотрении собственной истории и современности. Придётся осознать, что и у других народов есть историческая память и её нельзя уничтожить так же легко, как в сегодняшней Польше варварски уничтожают монументы советским воинам. Что авантюрная внешняя политика – не безобидная забава или предвыборная демагогия, а поддержка сепаратистов в соседних странах или требование репараций не только угрожает немцам, но и раскрывает ящик Пандоры. В нём можно найти и вопросы о том, как сложилась после войны судьба Вольного города Данцига и жителей бывших восточных территорий Германии, отчего сегодняшние шлёнзаки лишены автономии, которой пользовались их предки, только ли нацисты ответственны за трагедию Холокоста на польских землях и т.д.

Вместо обвинений и оскорблений соседей полякам стоило бы признать главными виновниками своих исторических бед и сегодняшних трудностей не «жестоких немцев», «коварных русских», «неблагодарных французов», «предательских англичан с американцами», «безбожных еврократов», а собственные некомпетентные элиты, не единожды приводившие народ к трагедиям. Польша и поляки, как, впрочем, и все народы сегодня, сдают экзамен на государственную, политическую и нравственную зрелость. История Европы показывает, что это очень трудный экзамен, и успешная сдача не гарантирована. Не впадая в крайности алармизма, будем готовы к любому развитию событий.

Источник Source