Этот материал будет опубликован в следующем номере журнала «Россия в глобальной политике».

В предыдущем номере журнала был опубликован наш первый очерк из серии материалов, посвящённых полувековой годовщине «октябрьской», четвёртой войны между Израилем и арабами, разразившейся в 1973 году. Несмотря на быстротечность, она заметно отличалась по динамике и результатам от трёх предыдущих и оказала немалое воздействие на будущее развитие и ближневосточной подсистемы международных отношений, и в определённой мере мирополитической системы в целом.

В первом материале[1] мы стремились отразить восприятие конфликта советскими дипломатами в Каире и беседовали со служившим тогда в Египте Андреем Баклановым. На этот раз покажем, как события виделись из Дамаска. Мы обратились к двум источникам, которые удачно дополняют друг друга, несмотря на ряд незначительных разночтений – вполне объяснимых, учитывая прошедшие годы. Это мемуары тогдашнего посла СССР в Сирии Нуритдина Акрамовича Мухитдинова (1917–2008) и устные свидетельства посла Вениамина Викторовича Попова (род. в 1942 г.), также работавшего в то время в Дамаске.

Беседу с дипломатом вёл Виталий Наумкин, который сам провёл много лет в Ближневосточном регионе и являлся свидетелем происходивших там драматических событий, в том числе войн, переворотов, революций и контрреволюций. С Вениамином Поповым они впервые встретились в 1966 г. в Египте, когда один из них уже делал первые шаги на дипломатическом поприще, а другой, студент МГУ, оказался на стажировке в Каирском университете. Их дружба окрепла в период совместной работы в Йемене. Сегодня посол Попов, завершив дипломатическую карьеру и будучи одним из видных представителей российского академического и экспертного сообщества, вносит заметный вклад в изучение современного развития и новейшей истории арабского и исламского мира.

Накануне

Незадолго до начала «октябрьской» войны Вениамина Викторовича перевели на работу в Сирию из египетского сектора Отдела Ближнего Востока МИД СССР, где с конца 1970 г. до середины 1973 г. он занимался не только собственно египетской проблематикой, но и вопросами арабо-израильского урегулирования.

Командировка в Дамаск была мечтой любого арабиста. Древний город, столица первой исламской империи – халифата Омейядов, по словам Попова, выгодно отличался от Каира компактностью, меньшим количеством бедняков на улицах, огромным разнообразием еды, неизбывными спокойствием и доброжелательностью местных жителей. Сирийцы очень следили за модой – не только женщины, но и мужчины. И жене Попова Марине, назначенной сюда третьим секретарём посольства, и ему самому, получившему должность первого секретаря, пришлось быстро найти портниху – в Дамаске встречали по одёжке. Они въехали в полуподвальную квартиру, где ранее проживали Валентина и Владимир Гудевы[2].

В обязанности первого секретаря входило составление телеграмм по основным вопросам двусторонних отношений и сопровождение посла на всех встречах с сирийскими руководителями – таким образом, Вениамин Викторович оказался неплохо информирован обо всех нюансах тогдашних советско-сирийских отношений.

Посол Нуритдин Мухитдинов не был карьерным дипломатом. Начав подниматься по партийной лестнице ещё при Сталине, он во времена Хрущёва стал первым секретарём ЦК КП Узбекистана, вошёл в состав президиума ЦК КПСС и считался перспективным функционером. Однако пребывание на вершине партийного олимпа продлилось недолго – в 1968 г. его направили послом в Сирию. О причинах внезапной «ссылки» ходило немало слухов – какие-то Мухитдинов развеял в своих мемуарах «Река времени. От Сталина до Горбачёва», опубликованных в 1990-е гг., однако в 1970-е обычно объяснял назначение то ли действительно случайной, то ли, возможно, и в самом деле подстроенной автокатастрофой, после которой его перевели на более лёгкую работу.

Как вспоминает Попов, 66-летний Мухитдинов отличался отменным здоровьем (мог, не пьянея, выпить стакан виски – способность, ценная для дипломата), феноменальной памятью (почти дословно воспроизводил передовицу «Правды»), изрядной деспотичностью и тонким пониманием того, как всё работает в Москве. Будучи опытным функционером, он отлично разбирался в сложных взаимоотношениях внутри московской бюрократии и, отправляя в центр очередную телеграмму, тщательно продумывал, как её воспримут в столице.

Отчасти в силу объективных обстоятельств (в первую очередь – быстро происходившего советско-сирийского сближения), отчасти благодаря личной активности Мухитдинова контакты советского дипкорпуса с местным руководством были интенсивными. В течение двух месяцев Попов, сопровождая посла, познакомился со всеми главными чиновниками правительства – министром иностранных дел Абдель Халимом Хаддамом, министром обороны Мустафой Тласом, братом президента Асада – Рифаатом, командовавшим отдельными вооружёнными формированиями под названием «Роты обороны», своего рода преторианской гвардией режима, а также другими персонажами правящей элиты.

С Рифаатом, обладавшим наполеоновскими замашками, посол встречался регулярно. На вооружении подконтрольных ему формирований имелись самолёты и ракетные установки, так что роль «рот обороны» была серьёзным фактором внутриполитической борьбы в сирийской верхушке.

Сирийская деловая культура подразумевала, что официальные отношения быстро переходили в личные, часто едва ли не дружеские. Даже игре на пианино пятерых детей второго человека в государстве учила специально подобранная советским послом жена одного из наших военных специалистов.

Попов установил доверительные отношения с немного говорившим по-русски помощником Рифаата, а также с ключевыми сотрудниками аппарата президента, в частности его русским переводчиком Саидом (он был женат на немке из ГДР), пресс-секретарём и некоторыми дипломатами. Первый секретарь посольства должен был регулярно посещать местный МИД для разъяснения советской позиции по актуальным международным делам. Приходилось общаться и с министром обороны САР Тласом, который нередко заходил в расположенный неподалёку от посольства ресторан, где обычно обедали советские дипломаты. Вместо военной формы он зачастую предпочитал яркие пиджаки.

Такого рода практически светская жизнь продолжалась до 6 октября 1973 г. – Мухитдинов к этому моменту провёл в Сирии пять лет, Попов – всего три месяца.

Война

Нельзя сказать, что боевые действия стали для советских дипломатов совершенно неожиданными. Накануне начала конфликта их беседы с президентом Асадом происходили довольно часто, а в конце сентября – начале октября стало ясно, что сирийцы договариваются с египтянами о синхронном наступлении на Израиль.

4–5 октября 1973 г. из Москвы пришло указание самолётами вывозить детей и женщин – Поповы отправили в СССР дочь, жена же Вениамина Викторовича, будучи по-прежнему третьим секретарём посольства, осталась в Дамаске. 6 октября состоялась беседа посла с президентом Асадом. Вот как рассказывает об этом Попов: «В девять утра Мухитдинов был приглашён в президентский дворец. Асад сказал, что военные действия начнутся в 14:30. “Мы рассчитываем, – сказал он, – что советские друзья в Совете безопасности будут добиваться прекращения военных действий на тех рубежах, которых мы сумеем достичь из-за внезапности в течение двух-трёх дней. Тем самым нам и египтянам удастся освободить захваченные израильтянами территории”.

Почему-то запомнился досконально этот момент: слишком необычен был контекст – начало войны. Отправив телеграмму в Москву, Мухитдинов попросил завхоза купить жареную курицу (в Дамаске они продавались на каждом углу), и, собравшись всем коллективом, чтобы услышать информацию о происшедшем и получить инструкции, мы могли заедать это жареной курятиной». Характерное для человеческих воспоминаний смешение судьбоносных моментов большой политики с бытовыми подробностями свидетельствует не только о парадоксах памяти, но и об особенностях нашего восприятия действительности, в которой купленная в забегаловке за углом курица-гриль (в Советском Союзе такого тогда не продавали) становится странным символом внезапно закончившейся нормальной жизни.

Впрочем, посол Мухитдинов ту же встречу с Асадом описывал несколько иначе. Состоялась она, согласно ему, не утром 6-го числа, а накануне ночью: «Поздно вечером посольству в Дамаске сообщили, что президент Асад хотел бы увидеть советского посла, и если он не возражает, то за ним приедет личный адъютант президента. Ночью мы с советником Султановым в сопровождении прибывшего адъютанта в его машине выехали из посольства. Смотрю, миновали резиденцию президента, далее – дом, где он жил. Заехали в заброшенный сад. Адъютант ручным фонариком освещал нам дорогу, и мы в темноте спустились по скрытой лестнице в глубокий подвал, оказавшись в просторном подземном помещении.

Прошли по коридору несколько метров, из боковой комнаты вышел навстречу президент Асад в военно-полевой форме. В соседних комнатах находились почти все ведущие военачальники. Оказалось, это был полевой штаб Верховного главнокомандующего, где вовсю кипела работа.

Зашли в кабинет главкома. И тот сообщил, что Израиль начал артиллерийский обстрел сирийских населённых пунктов, а его авиация осуществляет облёт и бомбардировку, уже идут боевые действия на границе.

– Бои идут, – продолжил он, – и на границе Египта.

Мы немедленно доложили обо всём в Центр. С того дня через посольство установилась, можно сказать, прямая связь между Кремлём в Москве и бункером Асада в Дамаске»[3].

В ходе того визита, по словам Мухитдинова, сирийский президент поделился и соображениями более конфиденциального свойства. «В конце он добавил: “Вот мы с вами знаем об этом вдвоём, третьим будет товарищ Брежнев. Прошу вас срочно сообщить ему”. Мы вернулись в посольство, и я немедленно отправил “молнию” с изложением того, о чём говорил президент. Телеграмма была особой, и её следовало доложить лично адресату»[4].

Военные действия, начавшиеся 6 октября, на третий день докатились до Дамаска. 9 октября израильтяне нанесли ракетно-бомбовый удар по штабу сирийских ВВС, расположенному в трёхстах метрах от дома, где жили Поповы. Помимо сирийцев тогда погибли и три советских офицера, находившихся в здании[5].

Попов вспоминает: «Взрывная волна прошлась и по нашему дому – была выбита входная дверь и вдребезги разбиты все окна, хорошо, что мы в это время были в посольстве. У входа в наш дом была лавка сапожника – очень доброжелательного человека, который всегда что-нибудь хорошее да скажет дочери (наверное, он работал на службу безопасности). Когда мы вернулись из посольства и увидели все разрушения в квартире, он заверил нас, что ничего не пропало, что он постоянно присматривал за квартирой и даже вызвал двух плотников, которые помогли восстановить дверь, а также пообещал, что попозже он сумеет найти и стекольщиков.

Ночь мы провели в своей квартире, но на следующее утро решили переехать в посольство – там нам выделяли комнату. Утро 10 октября началось с воздушной тревоги, и мы поспешили поехать в посольство: нервничали все – ехавший перед нами кран вдруг сорвался, и стрела прямо ударила в переднее стекло машины – но это была наша “Волга”, и стекло не разбилось».

В этот же день «прямым попаданием бомб и ракет был уничтожен Советский культурный центр. Перед руинами бывшего центра чудом сохранился прикреплённый к стволам деревьев транспарант с объявлением: “Курсы русского языка возобновляют свою работу с 15 октября”. Их должна была открыть недавно приехавшая в Дамаск из Москвы новая заведующая Александра Калинычева. Но воздушный убийца лишил её жизни: заведующая курсами погибла в результате бомбёжки»[6]. Другой погибший – сирийский сотрудник центра Мухаммед Амин. Самолёт, сбросивший бомбу, был сбит, а его пилот оказался в сирийском плену.

Как часто вспоминает тогдашний руководитель культурного центра Олег Иванович Фомин (род. в 1940 г.), сам трижды избежавший смерти в те дни[7], на месте разрушенного здания долго оставалась воронка, а в заново отстроенном центре решили повесить мемориальную табличку в память о погибших.

Обстановка была нервозная – ситуация на фронтах складывалась совсем не так, как рисовалось перед началом боевых действий. Египетская армия попала в окружение, да и действия сирийских войск на Голанах и в районе горы Хермон не внушали особого оптимизма. Сирийцы бросили в наступление практически все имеющиеся танки, и резервов у них, по сути, не осталось. Дорога на Дамаск фактически была открыта. Все эти дни велись лихорадочные контакты с американцами на предмет прекращения военных действий.

Свою роль в сирийском восприятии ситуации играло и то, что египтяне, с точки зрения сирийского руководства, нарушили все существовавшие договорённости: «Каир и Дамаск начали боевые действия на основе совместного египетско-сирийского плана. Сирия неизменно его придерживалась. Однако египетские войска по приказу президента Египта Садата, форсировав Суэцкий канал, вместо того чтобы, согласно договорённости, продолжить движение до перевалов на Синайском полуострове, сразу же начали окапываться. Приказ Садата о прекращении дальнейшего наступления противоречил всем законам военной науки и фактически означал предательство сирийской армии. Хафез Асад в одной из бесед объяснил его поступок спланированным сговором египетского президента с США и Израилем»[8].

В этих обстоятельствах единственным шансом сирийского руководства была внешняя помощь – её оказал Багдад, приславший в Сирию к середине октября две танковые дивизии.

Трудности коммуникации

Как отмечает Попов, на протяжении всех дней войны между советскими дипломатами и сирийским руководством продолжались постоянные контакты на самых разных уровнях: «Запомнился разговор с Асадом 10 октября, то есть сразу же после бомбардировки. Мы приехали к нему с очередным посланием из Москвы, оно у меня было переведено заранее. Зачитав его, мы с Мухитдиновым стали ожидать реакцию президента, но он ничего не говорил. Тогда я стал зачитывать его снова. Здесь следует рассказать, что комната, в которой нас принимал Асад, была небольшой, вся мебель металлическая, в углу кровать, посередине стол с несколькими стульями и небольшой шкаф. В этот раз на столе стояло блюдо с фруктами – виноград, яблоки, персики, черешня.

Мухитдинов сообразил, что Асаду просто трудно говорить, – несколько бессонных ночей, сложные повороты в динамике военных действий оказали на него влияние. Взяв со стола гроздь винограда, Мухитдинов протянул её президенту, тот, откусив несколько ягодок, начал говорить».

Встречи продолжались и в последующие дни – сирийский президент, как отмечает Попов, настойчиво просил у СССР помощи. Москва решила направить для бесед с сирийцами первого заместителя министра иностранных дел СССР Василия Васильевича Кузнецова (1901–1990). По прибытии в Дамаск тот сразу поехал к Асаду: «Сирийский президент находился в достаточно мрачном расположении духа: он пространно говорил о том, что страна пострадала, много разрушений, в Дамаске электричество дают с перебоями. Он делал акцент на том, что советские друзья обещали ему остановить военные действия на второй или третий день. Подтекст был такой, что мы не выполнили свои обещания, и поэтому Сирия оказалась в сложном положении. Ему было уверенно заявлено, что никаких обещаний о прекращении боевых столкновений уже на второй-третий день нами не давалось. Беседа с Асадом затянулась за полночь. Кузнецов пошёл спать, а рано утром мы должны были принести ему проект телеграммы. Я упомянул обо всех претензиях Асада, подчеркнув тезис, что египтяне не соблюдали договорённость, попали в ловушку, поэтому война пошла не так, как планировалось. Кузнецов сурово забраковал мой вариант и сделал мне серьёзное внушение. Мухитдинов, хорошо улавливая настроение начальства, сказал, что через сорок минут мы всё поправим.

В отправленной в Москву телеграмме говорилось о том, что он отвёл все необоснованные претензии Асада, а главный итог заключался в необходимости и дальше координировать наши действия в том, что касается урегулирования».

Между тем Мухитдинов упоминает и о другой причине приезда в Сирию одного из высших руководителей дипломатического ведомства. По его словам, через несколько дней после конфиденциального разговора с президентом, состоявшегося накануне начала войны, Асад выдвинул претензию, что содержание беседы стало известно всему арабскому дипломатическому корпусу и утечка произошла с советской стороны. Последовали разбирательства, в ходе которых Михаил Андреевич Суслов потребовал привлечь Мухитдинова к «государственной и партийной ответственности» и его спасло только личное вмешательство Брежнева. По итогам расследования в Москве решили, что дежуривший ночью «недостаточно опытный дипломат», увидев, что в телеграмме речь идёт о войне, «сделал разметку: “срочно передать послам соседних арабских государств”», не обратив внимания на гриф секретности[9]. Действительно ли источником утечки был этот дипломат или нет, сказать трудно – текст Мухитдинова предполагает различные интерпретации этого эпизода, а отсутствие суровых оргвыводов в отношении якобы провинившегося сотрудника может указывать на то, что дело было вовсе не в нём. Как бы то ни было, визит Кузнецова в Дамаск, по утверждению Мухитдинова, был направлен прежде всего на восстановление доверительных отношений, и в этом плане прошёл успешно.

Впрочем, работа советских представителей в Сирии в эти дни не ограничивалась контактами на высшем уровне. Свою роль в выстраивании политики играли и связи с Коммунистической партией САР, осуществлявшиеся по линии Международного отдела ЦК КПСС, где сирийское направление курировал Александр Вавилов.

Нельзя не упомянуть и о совершенно феноменальных действиях военных, как служивших в военном атташате, так и советников, в штаб-квартире которых была установлена прямая связь с Москвой. В качестве иллюстрации их роли Попов приводит два эпизода. Первый из них связан с полковником Владимиром Наоном (в будущем – российским военным атташе в Йемене), который «в разгар боевых действий за гору Хермон ночью пробрался практически в расположение противника и сумел вывести с поля боя американский танк, который использовали израильтяне, – он затем был доставлен в Москву». Второй случай касается ещё одного военного, работавшего в стране под журналистским прикрытием: «Ему удалось установить негласный доверительный контакт с человеком из ближайшего окружения президента Асада, который стал передавать ему информацию, написанную на французском: сам наш журналист французского не знал и забегал к нам с Мариной с тем, чтобы мы хотя бы кратко рассказали ему суть донесения, прежде чем он передаст его своему начальству, а оно – затем в Москву.

Марина после бомбардировки 10 октября вылетела в Москву, но, когда развернулись интенсивные советско-американские контакты о прекращении военных действий, а в Дамаск вошли иракские танковые бригады, она настояла на возвращении в Сирию. И 17 октября прилетела в Бейрут, а оттуда в Дамаск, куда её привез наш добрый друг дипломат Борис Щиборин. К тому времени мне уже удалось вставить все стёкла в окнах нашей квартиры».

 

Итоги

Основные события по подведению итогов «октябрьской» войны проходили на египетском треке, сирийское направление оказалось второстепенным. Этим воспользовались американцы – для обсуждения деталей разведения израильских и сирийских войск в Дамаск более десяти раз прилетал тогдашний госсекретарь США Генри Киссинджер – отсюда пошла его знаменитая челночная дипломатия.

Сегодня можно точно сказать, что результаты «октябрьской» войны были не такими, которых ожидали сирийцы. Израильтяне разбомбили дамасскую электростанцию, в городе имели место перебои с освещением, однако главное, что они установили уже полный контроль над Голанами, ради освобождения которых сирийцы всё и затевали. Кроме того, к окончанию боевых действий 22 октября стало ясно, что сирийская армия нуждается в серьёзной реконструкции и переобучении: в вооружённых силах осталось всего несколько десятков танков.

И всё же итоги для арабской стороны не могут оцениваться исключительно негативно. Одна только внезапность начала военных действий и способность обеспечить секретность принятия решений были серьёзным ударом по репутации Израиля. Арабы считали, что война вывела ситуацию из тупика, созданного их поражением в «июньской» войне 1967 г., и восстановила их самоуважение и веру в свои силы.

Что же касается Сирии, то, по мнению Вениамина Попова, последствия войны сказывались очень долго, они ощущаются и сейчас, причём не только на международном уровне, но и прежде всего – на внутрисирийском: «Пережитое напряжение не прошло бесследно и для главных местных игроков. Посмотрим на драматические события, разворачивавшиеся в Сирии в 1983–1984 годах. Как рассказывал мне заместитель министра иностранных дел РФ Михаил Леонидович Богданов (род. в 1952 г.), который в то время работал в нашем посольстве в Дамаске сначала вторым, потом первым секретарём, затем советником и советником-посланником, 12 ноября 1983 г. у Хафеза Асада случился обширный инфаркт. Поздно ночью тогдашнего российского посла Владимира Ивановича Юхина (1918–1992) вместе с Богдановым пригласил к себе вице-президент САР Абдель Халим Хаддам. Информировав об инфаркте и о том, что состояние Асада очень тяжёлое, он попросил о помощи “советских товарищей”. Рано утром следующего дня на специальном самолете Ил-62 в Дамаск прилетел крупнейший советский кардиолог, руководитель 4-го Главного управления Минздрава СССР Евгений Иванович Чазов (1929–2021).

Хотя в силу биологического строения сердца Хафеза Асада положение было действительно очень серьёзным (Чазов потом говорил, что Асад мог умереть в любую минуту), совместными усилиями его удалось не только спасти, но и вернуть к работе. Тем не менее Рифаат действительно пытался взять власть в свои руки, утверждая, что если Асад умрёт, то его ближайшие соратники изменят политический курс Сирии. В начале 1984 г., когда Хафезу стало хуже, Рифаат привёл свои элитные формирования “Роты обороны” в состояние повышенной боевой готовности. Ситуация приняла угрожающие формы: Юхина и Богданова вызвал к себе начальник Генерального штаба Шехаби и попросил использовать имеющееся в Сирии советское оружие и советских военных советников для блокирования и нанесения сокрушительного удара по взбунтовавшемуся Рифаату. Юхин срочно запросился на встречу с Хафезом Асадом, который чувствовал себя очень плохо. Юхин сказал, что советские советники и специалисты находятся в Сирии, чтобы прежде всего прикрывать небо САР от израильской авиации, а не для того, чтобы участвовать в межсирийских конфликтах, на что Асад ответил, что сам постарается уладить эту проблему. Затем он произвёл реорганизацию руководства, назначив сразу трёх вице-президентов – Абдель Халима Хаддама, Зухейра Мушараку (он руководил партийным аппаратом) и самого Рифаата, сделав его ответственным за военные вопросы. Позже президент принял решение удалить Рифаата из страны, направив его во главе большой делегации в СССР с перспективой невозвращения, попросив советское руководство пойти ему навстречу в этом вопросе. Асад обратился с просьбой к тогдашнему генеральному секретарю ЦК КПСС Константину Черненко принять для беседы Рифаата Асада, а затем переправить его в Швейцарию».

Возможно, уже тогда президент видел в качестве преемника старшего сына Басиля (родился в 1962 г., погиб в 1994 г.) и опасался прихода к власти своего ультраамбициозного брата, однако, по мнению Попова, «будучи национальным лидером, Асад был способен подняться над семейными привязанностями, стратегически мысля, принимать жёсткие решения в отстаивании ключевых интересов своей страны.

Многие руководители западных держав считали сирийского лидера одним из самых опытных и проницательных политиков Ближнего Востока. Бывший госсекретарь США Генри Киссинджер окрестил его “ближневосточным Бисмарком”. В интервью корреспонденту журнала Newsweek он говорил: “Это был блестящий политик с прекрасным чувством юмора. Он плохо знал Запад, и во время переговоров в 1973–1974 гг. учился и узнавал на ходу. Он был очень осторожен в разговоре. Когда мы пытались убедить его, что у него нет выхода, он только усмехнулся и сказал: “Вы, американцы, продали Вьетнам, вы продадите Тайвань, и мы дождёмся того времени, когда Израиль станет вам не нужен, и вы продадите и его”».

Авторы:

Виталий Наумкин, академик РАН, научный руководитель Института востоковедения РАН.

Василий Кузнецов, заместитель директора Института востоковедения (ИВ) РАН по научной работе, заведующий Центром арабских и исламских исследований ИВ РАН.

Источник Source