На протяжении всей истории человечества люди были склонны искать ответы на сегодняшние проблемы в прошлом, проводя аналогии. Средневековые короли любили сравнивать себя с римскими императорами и их деяниями, римляне не только бесконечно ориентировались на героев мифологизированного прошлого, но и оглядывались на опыт Древней Греции.

Неудивительно, что сегодня, когда штурмовые группы пехоты сходятся на кинжальной дистанции среди развороченных огнём гаубиц окопов, а в обиход снова вошли такие понятия, как «мобилизация», «снарядный голод» и «война на истощение», аналитики и представители СМИ начали обращаться к образам Первой мировой. Бои вокруг Бахмута сравнивают с событиями под Верденом, рассуждают о позиционном тупике и ломают копья вокруг способов выхода из него.

Часть подобных аналогий имеет право на существование, другие же не просто неверны, но могут привести к ошибочным и даже опасным умозаключениям. В этой статье попробуем разобраться, какие параллели имеют основания, а где речь идёт о конъюнктурных натяжках и попытках строить теории на зыбкой почве.

Война, которую ждали другой

Череда научно-технических открытий и бурное развитие производственных возможностей совершили сразу несколько революций в военном деле к началу Первой мировой. Магазинные винтовки, скорострельная артиллерия, новые средства связи прочно прописались в европейских армиях, крупнейшие военные умы вписывали их в новые доктрины. Тон в разработке последних задавали французы со своим принципом Attaque à outrance – атаковать до победного конца. Решительное наступление считалось единственным способом выиграть войну, победа должна была достигаться смелым маневрированием огромных масс войск, нацеленных на достижение успеха любыми средствами и при любых потерях.

Противник будет разбит в нескольких масштабных сражениях на протяжении недель, самое большее месяцев.

Апофеозом подобного подхода может считаться известный «план Шлиффена», предусматривавший полный разгром французской армии за восемь недель. Провал германского наступления 1914 г. уже принято сравнивать с событиями февраля-марта 2022 года. Однако мы всё ещё недостаточно осведомлены о реальных целях и задачах СВО и оперативных планах российского военного командования, чтобы делать какие-либо далеко идущие выводы.

Провал немецкого наступления и успешный контрудар Антанты на Марне не привёл к быстрой победе Франции, после целой серии попыток подвинуть противника фронт застыл на линии от Северного моря до швейцарской границы. Оборона оказалась сильнее наступления, и основную роль в этом сыграли даже не пулемёты (их было пока слишком мало), а многочисленная скорострельная артиллерия, способная в считанные минуты обрушить десятки снарядов на головы пехоты. В то же время даже самые примитивные окопы снижали потери от снарядов неприятеля во много раз.

Ещё одна популярная довоенная теория гласила, что достаточно самоотверженная пехота в состоянии успешно наступать даже в отсутствие какой бы то ни было поддержки. В пехотном уставе Австро-Венгерской империи образца 1911 г. читаем: «Пехота способна выиграть лавровый венок даже без поддержки других родов войск и против численно превосходящего противника, если она пропитана уверенностью и агрессивностью и вооружена непоколебимой твёрдостью и волей вместе с огромной физической стойкостью». Подобные пассажи содержали уставы и других стран, но суровая правда оказалась в том, что самая мотивированная пехота не могла продвигаться под шквальным огнём вражеской артиллерии. Тем удивительнее читать сегодня военных экспертов, которые утверждают, что патриотизм, врождённый национальный дух и прочие факторы, относящиеся скорее к сфере пиара, способны компенсировать материальные проблемы и нехватку вооружения.

Быстрой войны в 1914 г. не получилось, и все стороны конфликта начали испытывать резкую нехватку боеприпасов. Довоенные расчёты, основывавшиеся на молниеносном разгроме противника, не предполагали строительства зиккуратов из ящиков со снарядами в ожидании начала войны. Кроме того, практически все европейские армии предпочитали потратить выделенные им средства на закупки дополнительных орудий, чтобы иметь решающий перевес. В результате больше всего снарядов имели Германия и Франция, примерно до 1500 выстрелов на орудие, Россия и Британская империя держали в своих арсеналах до 1000 выстрелов, более бедные страны, такие как Италия, Австро-Венгрия и Османская империя, имели не более 600–700 выстрелов.

Французы, всегда акцентировавшие внимание на умении вести огонь в максимальном темпе, столкнулись с нехваткой снарядов уже в конце сентября 1914-го, а остальные – к Новому году. К концу зимы артиллерия сторон уже выскребала последние довоенные запасы, в то время как расход снарядов во много раз превосходил их производство. В результате армии столкнулись с так называемым «снарядным голодом», а характер боевых действий в условиях укрепляющегося фронта требовал всё больше снарядов.

Здесь аналогии с сегодняшним днём вполне допустимы, быстротечного конфликта не случилось, а все довоенные расчёты оказались неверны перед лицом масштаба конфликта и его интенсивности.

Мобилизованные нации

Одним из принципиальных отличий событий более чем вековой давности от сегодняшнего дня является количество людей и материальных ресурсов, привлечённых воюющими сторонами. В качестве наиболее яркого примера можно взять Францию, чьё население на 1914 г. составляло около 39 млн человек, из которых 19 млн приходилось на мужчин. Уже в августе 1914-го 4 млн (!) мужчин оказались в рядах вооружённых сил, а всего до конца войны под ружьё встанут 7,5 млн французов. То есть практически половина мужского населения, включая стариков и младенцев[1].

В том же темпе шла и Германия. Всего за двенадцать дней мобилизации немецкая армия увеличилась с примерно 800 тыс. человек до более чем 3,5 миллиона. К началу сентября почти каждый третий немец в возрасте от 18 до 45 надел мундир. Германия продолжит мобилизацию и дальше, призвав в ряды вооружённых сил около 11 млн человек при общем населении на 1914 г. в примерно 67 млн человек[2]. По части мобилизации не отставали и другие страны (см. табл. 1 и 2). Так, в Российской империи до октября 1917 г. было мобилизовано около 12 млн человек, хотя эта цифра является обсуждаемой и, вполне вероятно, не полной.

На фоне подобных значений текущие мобилизационные усилия сторон СВО выглядят более чем скромными как и оценки общего числа военнослужащих, непосредственно находящихся на линии боевого соприкосновения. Это, естественно, влияет и на сопоставление любых боестолкновений столетней давности и сегодняшнего дня. Там, где в былые дни стороны могли сосредотачивать группировки численностью в сотни тысяч человек и спокойно относиться к потерям нескольких тысяч в сутки, сегодня действуют многократно меньшие силы, растянутые на сотни километров фронта. В таких условиях прямое сопоставление с Верденом или Соммой выглядит по меньшей мере некорректно.

Тотальной мобилизации подверглась и промышленность стран, участвовавших в Первой мировой. Это были крупнейшие индустриальные державы своей эпохи, на которые приходилась львиная доля мирового промышленного производства, прежде всего в металлургии и металлообработке, машиностроении и химической промышленности. Не удивительно, что они справились с задачей быстрого наращивания военного производства. «Снарядный голод» ликвидирован уже к концу второго года войны, причём цифры роста производства по сегодняшним меркам смотрятся фантастическими.

Британия, тогдашняя «мастерская мира», произвела к декабрю 1914 г. 870 тыс. снарядов, к декабрю 1915-го – 23,5 млн, а к декабрю 1916 г. – 128 миллионов. Россия, отставая в общих объёмах, всё равно продемонстрировала огромный рост. В 1914-м – 104 900 снарядов, 1915-м – 9 567 888, 1916-м – 30 974 678! Одна Франция за время войны произвела около 300 млн снарядов (из которых порядка 20 млн ушло в Россию). Не отставали и Центральные державы. Германия нарастила ежемесячный выпуск снарядов с 345 тыс. в 1914-м до 11 млн в 1918 году. По приблизительным подсчётам, страны Антанты (с Россией до октября 1917 г. и США за все годы) произвели порядка 790 млн снарядов, а Центральные державы примерно 680 миллионов.

На этом фоне уже сорванные обещания стран ЕС обеспечить Украину миллионом снарядов за год смотрятся довольно бледно. Как и планы США нарастить ежемесячный выпуск снарядов с 14 тыс. до 28 тыс., а потом до 100 тыс. к 2025 году.

Не менее грандиозно выглядят и цифры по выпуску другой военной продукции, одних только 155-мм гаубиц французы за четыре года войны произвели более 3 тыс. штук, а всего более 30 тыс. орудий. Не меньшими темпами шло и насыщение войск средствами связи. Если в 1914 г. во французской армии было всего 50 комплектов радиостанций, то к концу войны уже больше 30 тысяч. Число телефонов выросло с двух до 350 тысяч! Британцы нарастили выпуск орудий с 91 в 1914 г. до 8039 в 1918-м, а производство пулемётов увеличилось с 300 штук до 121 тысячи.

Подобные достижения, однако, давались дорогой ценой. По современным подсчётам, к 1917 г. Франция тратила на войну до 70 процентов своего ВВП, а Германия к концу того же года практически полностью свернула все не связанные с войной производства. К завершению войны немецкая и французская экономики потеряли, по разным оценкам, до трети предвоенного ВВП. Это обернулось катастрофическим падением уровня жизни основной массы населения. Британия из крупнейшего мирового кредитора стала должником, начав уже в 1915 г. брать деньги у американских банков, а со вступлением в войну Соединённых Штатов ‒ напрямую у американского казначейства, причём эти деньги в основном оставались в США, идя на оплату поставок оружия и военных материалов. Соединённые Штаты, наряду с Британией, вообще оказались единственными странами, показавшими рост экономик на фоне войны (см. граф. 1).

Сегодня украинская экономика испытывает тяжёлые проблемы и опирается на кредитное плечо иностранных партнёров, российской пока удаётся поддерживать стабильность и не допускать катастрофического снижения. В то же время финансовая нагрузка на всех участников конфликта (прямых и непрямых) может постепенно увеличиваться. Причём, как и в Первую мировую, со временем всё больше будут страдать и экономики стран, напрямую не вовлечённых в конфликт. К примеру, ВВП нейтральной Голландии за время войны упал как минимум на 15 процентов, а независимые страны Скандинавии лишились от 5 до 10 процентов ВВП.

Война технологических чудес

В различных публикациях на тему СВО мы часто можем видеть громкие заголовки о беспрецедентных технологических прорывах, случившихся во время кампании. Однако многие из них уже произошли в начале XX века, пусть и на несколько другом технологическом уровне.

Изобретение братьев Райт военные приметили вскоре после первого полёта. Ещё перед войной французская артиллерия была самым технически продвинутым родом войск. Артиллеристы, хотя перед войной они в основном собирались прямой наводкой бить немцев из своих 75-мм скорострельных пушек, быстро оценили возможность заглянуть с помощью самолёта за горизонт. Неудивительно, что к началу войны половина французских военных самолётов принадлежала артиллеристам. Интересно, что две свои эскадрильи были у кавалерии, конники намеревались с их помощью вести разведку впереди и по флангам своих колонн.

Прозорливость артиллеристов стала очевидна с установлением статичной линии фронта, когда авиация оказалась единственным способом заглянуть дальше передовых окопов противника. Французы первыми, уже в конце 1914 г., установили на самолёт радиостанцию, а через год наведение по радио стало лучшим методом корректировки артиллерийского огня. Этому придавалась такая важность, что эскадрильи приписывались к отдельным полкам тяжёлых орудий и даже батареям сверхтяжёлых. По выражению самих французов, «лётчик стал проводником снарядов к их целям».

Окончательно система сложилась к лету 1916 года. Так, когда 13-я французская пехотная дивизия пошла в атаку на Сомме, над её головой, сменяя друг друга, висели самолёты трёх эскадрилий. Одна работала напрямую с тяжёлым артполком, вторая обеспечивала огонь дивизионной артиллерии, а третья вела наблюдение за продвижением своих войск и действиями противника, сообщая об узлах обороны и готовящихся контратаках.

Но даже не самолёты стали глазами для армии. Первая мировая – расцвет привязных аэростатов. В отличие от самолётов они могли висеть на высоте в 1000–1500 м многие часы, связываясь со штабами и артиллерией по телефону. В результате большая часть Западного фронта находилась почти под круглосуточным наблюдением с воздуха на глубину до 20 километров. Так что современная революция БПЛА в наблюдении за полем боя не так уж и нова.

Созданием одного из них, который несколько громоздко назывался «самолетающая воздушная торпеда», по заказу американской армии и флота занимались Орвиль Райт и американский инженер-изобретатель Чарльз Кеттеринг. Фактически они делали дрон-камикадзе, причём с хорошими даже для сегодняшнего дня характеристиками. Дальность полета 120 км, скорость 80 км в час и масса боевой части 81 килограмм. Дрон запускался с рельсовых направляющих (как и многие его современные аналоги) и приводился в движение четырёхцилиндровым бензиновым двигателем. Для стабилизации полёта использовался примитивный (по нашему времени) автопилот с гироскопом, высотомером и индикатором направления. Наведение осуществлялось с помощью прибора кратности, который выставлялся на необходимое для достижения цели число оборотов винта дрона, после его срабатывания крылья сбрасывались, и боевая часть пикировала на цель.

Хотя на испытаниях относительным успехом закончилась лишь треть полётов, заказчик был вполне обнадёжен результатами. «Торпеда Кеттеринга» стоила в разы дешевле пилотируемого самолёта, применять их собирались десятками (а потом и сотнями) штук разом по площадным целям, вроде железнодорожных станций, воинских лагерей и даже городов. Поэтому потеря части дронов считалась вполне допустимым ущербом, к тому же ожидалось, что по мере дальнейших опытов и реальной эксплуатации на фронте надёжность будет улучшена. Кроме того, вполне обоснованно считалось, что уничтожение дронов силами ПВО противника (самолётами и зенитными орудиями) будет практически невозможно из-за их малозаметности. Боевое применение назначили на весну-лето 1919 г., но немцы сдались раньше. Всего успели изготовить около 50 аппаратов, ни один из них не попал в Европу. Работы продолжались до 1920 г. и были свёрнуты после очередных бюджетных сокращений.

Немецкая фирма «Сименс» вела работы по дистанционно управляемым катерам ещё до Первой мировой и эти наработки решили использовать для атак британских кораблей у побережья Бельгии. Семитонный катер управлялся по проводам с береговой станции и мог удаляться от неё на расстояние до 20 км, команды по наведению операторы на берегу получали со специального самолёта, который следил за катером и целью. Беспилотник развивал скорость в 30 узлов и нёс почти 700 кг взрывчатки.

Британский монитор «Эребус» в октябре 1917 г. атакован беспилотником, но серьёзных повреждений не получил. Катер врезался в верхнюю часть противоторпедного буля, который и поглотил большую часть взрывной волны. Немцы продолжали совершенствовать катера-камикадзе, заменяя провода на радио и стараясь переместить станцию управления с берега на другие корабли или даже самолёты, но эти работы не были завершены до конца войны. Так что у «Гераней» и украинских морских БПЛА были предшественники.

Автор: Кирилл Копылов, военный историк, специалист по Первой мировой войне. 

Источник Source