Когда мы ходим в школу и читаем научпоп, нам кажется, что наука — это просто и круто. Но, на самом деле, все не так. Наука — это сложно и именно поэтому круто. Ее можно уподобить уличной драке: нет ничего интересного в том, чтобы победить того, кто равен вам по возрасту или силам. По-настоящему увлекательно выиграть у того, кого сложно победить.

Когда кто-то излагает вам сложную проблему как что-то очень простое, он не просто искажает реальные научные факты в угоду упрощению. Вдобавок он лишает вас удовольствия от понимания того, что совсем не очевидно невооруженному глазу.

Грета Тунберг, 16-летняя шведская школьница, пала жертвой научпопа, излагавшего непростую тему глобального потепления «просто и круто»: как очевидное и несомненное зло, угрожающее всей планете. Мы попробуем показать те его стороны, о которых в школе не рассказывают. Зато, зная о них, можно другими глазами взглянуть на зажигательные выступления молодой экоактивистки, обманутой упрощенными трактовками потепления в популярной литературе.

 
Кажется, смертность зимой и летом различается несильно, но это только до тех пор, пока мы не переведем проценты в человеческие жизни. Если бы смертность зимой была как летом, то в 2016 году в нашей стране умерло бы на 39 тысяч человек меньше. Особо оговоримся: наша оценка избыточной зимней смертности включает не все случаи гибели, спровоцированной холодом, поскольку в России такие события могут случиться и в ноябре, и в марте. Но и эта цифра заметно больше всех потерь России во всех войнах после 1945 года. То есть наша страна в год теряет от зимней избыточной смертности больше, чем за три четверти века от всех тех войн, о которых столько говорят по телевизору и в прессе.

Но все те, кто написали десятки тысяч антивоенных статей и десятки книг, никогда, ни разу, ни единой статьей не призывали как-то бороться с огромной зимней смертностью, из-за которой наша страна сегодня вымирает. Да, мы не оговорились. В 2016 году в России естественная убыль населения была около 20 тысяч человек, почти вдвое меньше избыточной зимней смертности. Без нее население страны в последние годы показывало бы непрерывный рост. Наш холодный климат ведет против нас войну, масштаб которой несопоставимо больше, чем любая война после Великой Отечественной. И пока он уверенно выигрывает: нас с каждым годом становится все меньше.

Причины, по которой крайне неприятное влияние климата на массовую гибель наших сограждан практически не освещается в прессе, крайне просты. Об этом явлении мало кто знает. Война и прочие громкие события эффектно представляются в телевизоре. О смерти десятков тысяч ежегодно от воздействия зимы не рассказывают в СМИ. Это не модная тема, на ней не срубить хайпа. Раз так, значит, в этой теме никто за нас не разберется — так что сделаем это не откладывая, прямо сейчас.

Можно возразить, что Россия — не показатель. У нас среднегодовые температуры — минус пять градусов, холоднее только Канада. Так что если у нас глобальное потепление и снизит смертность, то уж в теплых странах оно его явно поднимет.

От умозрительных рассуждений перейдем к сухим цифрам. Они сообщают: в Бангладеш максимум смертности приходится на зиму, когда температуры падают со средних 28 градусов до всего лишь средних 17 градусов по Цельсию. Еще в 2012 году в рецензируемом журнале Global Health Action показали: при средненедельной температуре ниже 29,6 градуса частота смертей для бангладешцев росла на 2,4% с падением температуры на каждый градус. То есть при 24,6 градуса смертность была на 12% выше, чем при плюс 29,6. Эта холодовая избыточная смертности даже выше, чем в России с ее экстремальным климатом. Снижение среднегодовых температур в Бангладеш всего на градус — пока там в год умирают более 750 тысяч человек — может означать рост смертности на пару десятков тысяч человек в год. Если бы зимние средние 17-18 градусов были бы равны летним 28 градусам, смертность в этой стране была бы ниже на  десятки тысяч человек в год.

Чего работе не удалось найти — так это температурного порога жары, после которого смертность в Бангладеш начала бы расти. По всей видимости, в стране за 1980-2009 годы, данные за которые использовались в работе, просто не бывает достаточно жарко: даже в недели со средней температурой плюс 34,3 смертность не росла, оставаясь весьма низкой. Это интересно, потому что в Бангладеш летом идут сильные дожди, при которых жара теоретически переносится хуже. К тому же летняя смертность усиливается наводнениями, типичными в этой части мира во время летних циклонов. Но, несмотря на оба этих фактора, зимняя смертность все равно выше летней — то есть холод, даже такой, какой нам холодом не кажется, для этой страны намного опаснее, чем тропические ураганы, о которых чаще всего вспоминают СМИ и ООН, описывая ужасы глобального потепления для Бангладеш.

Это нелишне помнить каждый раз, когда с очередной высокой трибуны нам сообщают, что «Бангладеш считается наиболее уязвимой к изменению климата страной в мире». «Страдающая от потепления Бангладеш» — лучшая иллюстрация для простой мысли: глобальное потепление — явление многостороннее, и судить о нем можно, лишь узнав побольше. Бесспорно, эта страна страдает от участившихся после потепления ураганов — вот только намного меньше, чем от холодов, даже несмотря на то, что глобальное потепление их ослабило.

 
Читатель вправе усомниться: не обманывает ли нас статистика? Нет ли каких-то невидимых факторов, не относящихся к холодам, но поднимающих зимнюю смертность? Ну откуда в Бангладеш такая огромная холодовая смертность? Может, во всем виноваты излишества на новогодних праздниках?

В научном сообществе этот вопрос возник уже давно. Идея о высокой смертности людей зимой имеет достаточно неприятные последствия: борьба с глобальным потеплением оказывается борьбой за сохранение и даже рост — ведь победа над потеплением неизбежно обернется падением нынешних средних температур — смертности людей. Само собой, многие ученые пытались оспорить тезис о том, что зимние смерти вызваны холодами. Идея о том, что во всем виноваты зимние праздники, всерьез никогда не обсуждалась: та же Бангладеш — мусульманская и поэтому очень мало пьющая страна.

Ученые попробовали найти более изощренные объяснения. Например, они отметили, что зимой человек меньше выходит на улицу, реже занимается спортом и прогулками на открытом воздухе, отчего набирает лишний вес, да и чаще болеет гриппом. Оппоненты тут же отметили, что все верно, но это происходит неслучайно, а как раз от действия низких температур.

Тогда появилась еще одна изящная гипотеза: во всем виноват ультрафиолет. Зимой в Северном полушарии его нехватка, а без ультрафиолета организм вырабатывает меньше витамина D, отчего иммунитет слабеет. Эта идея все хорошо объясняла, но только до тех пор, пока ее не сравнили с эмпирическими данными. Так, выяснилось, что в Бангладеш зимой сухая солнечная погода, а длительность светового дня не намного ниже (тропики), чем летом. Ультрафиолет очень эффективно поглощается водяными парами, поэтому безоблачной бангладешской зимой местный житель получает его больше, чем дождливым летом.

Хуже того: статистика по Новой Зеландии показала, что там зимой (июнь-август) смертность на 18% выше, чем в остальные месяцы (разрыв больше, чем в России). Специфика этой страны в том, что над ней и близкой Австралией малая концентрация озона и почти нет промышленного загрязнения воздуха, отчего ультрафиолета ее жители получают на 40% больше, чем средний американец или русский. Его так много, что именно Новая Зеландия — мировой лидер по частоте рака кожи (впрочем, он довольно редко приводит к летальному исходу). В итоге местной зимой новозеландец получает столько же ультрафиолета, сколько типичный житель Северного полушария летом. И, несмотря на это, разрыв зимней и летней смертности здесь явно выше российских 8,41% за 2016 год.

Реальные причины повышенной холодовой смертности в другом. Когда человеку холодно, кровеносные сосуды сужаются (особенно близкие к коже), и, чтобы прокачивать через них кровь, организму приходится поднимать кровяное давление, сильнее нагружая сердце, которое это давление поддерживает. Более высокое давление требует повышения вязкости крови и роста в ней числа тромбоцитов. Так, холод вызывает у человека реакцию, больше всего похожую на обычный сильный стресс. Как и при стрессе, повышенное давление, вязкость крови и высокое число тромбоцитов провоцируют образование тромбов, а затем повышают риск инсульта и инфаркта. Именно этим причины вкупе с заболеваниями дыхательных путей, естественными в холода, и есть главная причина высокой зимней смертности. Попытки приписать их чему-либо еще на сегодняшний день не удались.

Причины, по которым новозеландцы и бангладешцы умирают от холодов чаще жителей нашей страны, в том, что оптимальные температуры для того или иного человека зависят от климата, в котором он вырос и жил. «Зодного битого двух небитых дают»: средний москвич не жил при жарком климате, поэтому знает, что зимой надо одеваться потеплее. К тому же в его доме зимой топят, в то время как в Новой Зеландии или Бангладеш из приборов отопления зачастую есть только кондиционер. Поэтому сердечно-сосудистая система хотя и «ломается» зимой чаще обычного, но все же не так часто, как у жителя стран, избалованных теплом. По аналогичным причинам типичная смертность от холодов в Европе намного выше, чем в России.

 
Да-да, мы не оговорились. В зиму 2017-2018 годов от сравнительно суровой зимы избыточная холодовая смертность в Англии и Уэльсе, по официальным британским данным, составила 50 тысяч человек (и это не считая Шотландии и Северной Ирландии). Население ее много меньше российского, а вот число зимних избыточных смертей — очень похоже. В обычную зиму там по 37 тысяч избыточных зимних смертей, что на душу населения все равно выше нашего.

Англия — далеко не самая страдающая от холода нация. Европейский лидер по зимней смертность — Португалия. Там зимой частота гибели людей на 28% выше, чем в теплое время года (8 800 избыточных холодовых смертей ежегодно). За ней идут Испания (19 тысяч смертей в год) и Ирландия (21%). Италия зимой показала смертность на 16% выше летней (27 тысяч погибших в год), Греция — на 18% (5 700 в год). Всего пять стран ЕС теряют 89 300 погибших от холода в год. Для сравнения: от всех войн на планете за 2016 год умерло 87 тысяч человек.

Неудивительно, что еще в 2002 году в западной научной литературе сформулирован вывод: «Холод, вероятно, останется самым важным фактором окружающей среды, ведущим к гибели людей…»

 
На сегодня крупнейшее эмпирическое свидетельство повышенной смертности от жары — европейская «волна 2003 года», когда в 16 европейских странах погибло 70 тысяч человек. Большая цифра, но важно помнить, что это пиковый результат за всю историю наблюдений. Не стоит забывать, что в 16 странах даже от такого пикового, разового события погибло меньше, чем в пяти из этих 16 стран ежегодно гибнет от холода.

Оптимальная температура, при которой смертность минимальна, сильно колеблется по всему миру. Прохладная Великобритания имеет минимум смертности при 18,0 градуса. С каждым градусом выше смертность чуть растет: если бы там весь год было плюс 19, избыточная смертность от жары была бы тысяча человек в год, а при средних плюс 23 — пять тысяч человек в год. То есть ни в каком обозримом будущем смертность от жары там не превысит смертность от холода — даже при условии, что население Британии по мере роста температур не приспособится к более теплым условиям.

А это очень вероятный сценарий. В 2008 году в журнале Epidemiology проанализировали, при какой именно температуре в 15 европейских городах отмечается минимальная смертность. Оказалось, если для Стокгольма это 22 градуса, то в Риме и Афинах — выше плюс 30. В Бангладеш, как мы уже отмечали, роста смертности не удалось зафиксировать при 34 градусах и высокой влажности.

Наиболее полное на сегодня сравнение фактического влияния глобального потепления на смертность также проведено в Британии — одной из наиболее климатически уязвимых стран. Там установили: в 1978-2005 годах потепление привело к росту смертей от жары на 0,7 случая на миллион жителей. Иными словами, из-за роста температур за три десятка лет от жары умирало примерно сорок британцев в год. За то же время глобальное потепление снизило холодовую смертность в этой стране на 85 случаев на миллион жителей в год, всего — пять тысяч человек в год. То есть глобальное потепление действительно убивает, но в случае Британии — в 120 раз слабее, чем защищает от смерти.

 
Увы, авторы работы недостаточно обращались к уже существовавшей на тот момент научной литературе. Поэтому не знали, что само по себе формальное количество холодных дней – не показатель зимней смертности. Как мы уже отметили выше, в России зимой смертность выше летней на 8,41%, а в Новой Зеландии — на 16%. Более того, в Бангладеш даже четырехградусное падение средненедельной температуры вызывает больший всплеск смертности, чем русская зима — в России, хотя у нас температура падает не десятки градусов. Более важный параметр — не количество дней холоднее пяти градусов (где в одну кучу сваливаются и морозные, и безморозные дни), а средняя температура на протяжении зимы — которую их работа не затронула. Уже через три года другая работа на примере той же Британии категорически отвергла идею о том, что потепление не приведет к снижению смертности в англичан в будущем.

Используя моделирование (вместо эмпирических данных) сходные идеи попытались развить и для мира в целом. Обзорная работа в The Lancet, попытавшаяся дать прогноз на 2099 год, предсказала некоторый рост климатической смертности — за счет того, что жертв перегрева станет больше, чем спасенных от холода. Однако ее авторы честно отметили, что их расчеты сделаны «исходя из предположения отсутствия адаптации» населения к климату.

Это предположение очень сомнительно — и не только на основании опыта Великобритании. Исследование, проведенное в 15 крупных городах Тайваня, Японии и Южной Кореи, показывает, что за последнее десятилетие там произошла адаптация, приведшая к падению смертности от жары. Кроме того, работа в The Lancet предсказывает к 2099 году даже странам умеренного климата такую частоту смертей от жары, которая сейчас не наблюдается ни в одной стране, включая наиболее жаркие. Чтобы получить такие цифры, авторы исследования пользовались только моделированием, а не эмпирическими данными, благо из них вывести такой экспоненциальный рост смертности с температурой невозможно.

Все эти сложности заставили Веронику Хубер (Veronika Huber), одну из авторов работы, прямо сказать: «Крайне маловероятно, что это исследование корректно отражает реальные изменения избыточной смертности от изменения климата». Это весьма честная оценка, отличающая эту работу от процитированных нами выше и основанных на уже случившихся фактах снижения смертности из-за глобального потепления.

Уязвимость любого моделирования, обращенного в будущее, перед лицом эмпирических данных, показывающих уже случившееся снижение смертности из-за потепления, привела к появлению другой «антипотепленческой» гипотезы. Ряд исследователей попытались оспорить сам факт того, что низкие температуры ведут к повышенной зимней смертности. Например, научная работа 2015 года утверждает, что поскольку в более холодных городах зимняя смертность не выше, чем в более теплых, значит, низкая температура – не главная причина зимней смертности. Авторы даже не пытаются выдвинуть какую-либо гипотезу о том, что, на самом деле, стало причиной всплеска смертей от заболеваний сердечно-сосудистой системы зимой. Видимо, за сложностью этой задачи. Как не трудно догадаться, работа подверглась уничтожающей критике в более поздней статье другой группы ученых, вышедшей в журнале Epidemiolgy

 
СМИ часто сообщают нам: глобальное потепление делает более частыми экстремальные погодные явления: засухи, дожди, сильные ветры, жару и тому подобное. «Все большая часть планеты становится малопригодной для жилья», — заключают они.

С влиянием потепления на человека это явно не так: и число людей, и занятая ими часть суши постоянно растет. Та же Бангладеш — небольшая страна, площадью с Вологодскую область, только жителей там в 140 раз больше, чем на Вологодчине, и больше, чем в России вообще. Очевидно, что Вологодчина особо не страдает от жаркого климата, сильных ветров (средняя их скорость там крайне низка), ураганов и тому подобного. Но любая попытка прокормить на ее поверхности 150 миллионов человек (столько живет в Бангладеш) приведет к чудовищной гуманитарной катастрофе. Это неслучайно: жаркие и влажные места, куда часто наведываются ураганы, имеют значительно большую растительную биомассу на единицу площади, ведь растения лучше растут в тепле и при обилии воды. Поэтому фактически — что и наблюдается в окружающем мире — площадь суши, пригодная для проживания человека, никуда не падает.

 
Есть более прямой путь узнать, что реально происходит. Растения поглощают карбонилсульфид, соединение углерода, кислорода и серы (COS). В пузырьках воздуха из арктических и антарктических льдов отчетливо видно, что в XX веке концентрация карбонилсульфида в атмосфере заметно упала. Поэтому ученые считают, что в прошлом столетии скорость образования новой растительной биомассы на планете на 31% превысила норму. То есть листья отражают объективную реальность: потепление и антропогенные выбросы углерода уже резко подстегнули рост земной биомассы.

Прогнозы на будущее в научных журналах тоже не совпадают с тем, что мы так часто видим в СМИ. Воперки научно-популярным публикациям о расширении засушливых зон в итоге потепления, осадки в Сахеле и в пустынях Аравийского полуострова растут. Через несколько десятков лет эти пустыни превратятся с степи.

 
Не менее часто нам сообщают, что острова Тихого океана вот-вот затопит из-за подъема уровня моря. ООН, опять же, озабочена и континентальными странами типа Бангладеш, расположенными невысоко над уровнем моря. Поэтому многие предсказывают, что именно из этих мест вскоре ринутся многие миллионы климатических беженцев.

Такие рассказы редко сопровождаются цифрами конкретных потерь площади теми же Тувалу и Бангладеш. И тому есть важная причина: площадь суши там, на самом деле, растет. В 2018 году исследователи из Новой Зеландии показали в Nature Communications, что на спутниковых снимках островное государство Тувалу выросло на 2,9%. Это произошло несмотря на то, что местные жители палец о палец не ударили для постройки берегозащитных сооружений, только потому, что по мере роста температур прибой становится сильнее и выносит к берегам низких коралловых атоллов больше песка.

Бангладеш населяют немного другие люди, поэтому с 1957 года местные жители — до того, как поняли, что море наступает — активно расширяют площадь своей суши. На сегодня у моря отвоевано более тысячи квадратных километров. Более того, сейчас реализуется проект, который позволит получить сразу 10 тысяч квадратных километров, увеличив площадь страны на 7%. Бангладеш — бедная и технически не самая передовая страна. Более развитые государства могут сделать в плане обороны от наступающего моря куда больше. Тем более что скорость его подъема — 30 сантиметров за 100 лет. Берегозащитные сооружения в 30 сантиметров за столетие легко может позволить себе страна, даже беднее Бангладеш.

Итак, мы установили, что жара убивает намного меньше, чем холод, даже в местах с очень жарким и влажным климатом. И что поэтому глобальное потепление снижает смертность и только в Англии спасает в год пять тысяч человек. Выяснили, что антропогенные выбросы СО2 вместе с тем же потеплением делают нашу планету куда более зеленой и резко — на десятки процентов — подняли рост биомассы. Не в моделируемом будущем, а уже сегодня, к настоящему времени. Узнали, что вопреки росту уровня моря суша расширяется и экологам имеет больше смысла бороться с фактически идущим наступлением на море, чем с фактически не идущим затоплением суши. Что таяние вечной мерзлоты не снижает обитаемость Сибири, а повышает ее во много раз. Возникает вопрос: почему же в СМИ мы слышим ровно противоположное?

Этому есть две причины. Во-первых, сами ученые, занимающиеся исследованием климата, не имеют целостной картины происходящего. Мы живем не во времена Древней Греции, где Аристотель занимался и философией, и биологией, разбираясь и в том, и в другом лучше всех своих современников.

Как отмечает крупный современный ученый сегодня: «…Наука — это множество песочниц, в каждой из которых ковыряется несколько десятков человек. Все они разбросаны по миру, поэтому если ты разрабатываешь какую-то тему, тебе не с кем об этом будет поговорить, если не считать заграничных командировок. О своей теме не с кем поговорить, не только потому что не поймут. Когда я открываю последние номера научных журналов, глазу не за что зацепиться, настолько чудовищно скучно звучат названия статей. Таковы и соответствующие им темы.  <…> Тебе гарантирована круглосуточная загрузка головы, но и так же гарантировано, что по прошествии полувека такой загрузки ты даже самому себе едва сможешь объяснить результаты, к которым пришел. Это неудивительно: чтобы опубликоваться, ты должен сделать что-то новое, помещая свои рассуждения в очень жесткие рамки и конкурируя. <…> Выход обычно видится в том, чтобы внести в дискуссию какую-то мелкую техническую деталь».

Жесткая конкуренция в науке проще всего выигрывается специализацией и отработкой мелких технических деталей. А это оставляет мало времени на ознакомление с более широкой картиной — контекстом изучаемых процессов. В такой обстановке изучение работ по холодовой смертности в Бангладеш не входит в круг интересов ученых, которые пишут о холодовой смертности в Англии. Исследователи, пишущие о подъеме уровня моря, пророчат затопление суши в своих работах, но при этом не читают работ о том, как фактически по спутниковым снимкам площадь ее растет.

Человечество вырастило идеальный по своей специализированности научный аппарат, в котором у среднего ученого больше шансов узнать что-то за пределами своей узкой специализации из научпопа, чем из научных журналов. Ведь, как сообщают нам сами ученые: «Когда я открываю последние номера научных журналов, глазу не за что зацепиться, настолько чудовищно скучно звучат названия статей».

Это значит, что даже в самом научном сообществе исследователям трудно согласовать позиции: правая рука часто не знает, что пишет левая. Одни части этого сообщества могут ничего не знать о научных фактах, хорошо известных в других его частях.

Теоретически научно-популярные публикации, обобщая результаты самых разных работ — и про зимнюю смертность в разных странах, и про всплеск роста биомассы, и про наступление суши, — могли бы частично решить проблему.

Но практически этого не происходит. Люди, занимающиеся научпопом, живут в мире СМИ. Здесь выгоднее написать о наступлении ужасного конца, о том, что мы скоро все умрем от жары, о том, что море все затопит. На такие нескучные заголовки чаще кликают. На заголовок «Глобальное потепление может иметь неоднозначные последствия, одни из которых плохие, а другие — напротив» — не кликнет почти никто. Всем нравится однозначность, простота чтения, наконец, леденящие кровь подробности.

Другую большую проблему научпопа мы упомянули в начале статьи. Он пытается сообщить читателю «наука — это просто и круто». Наука — это, безусловно, круто (без нее мы бы никогда не узнали о глобальном озеленении Земли, например), но не особо просто. Упрощение научных работ требует «сглаживания» их неоднозначностей, меньшего освещения того, что может смутить читателя (особенно если одна работа противоречит другой). Научпоп действительно делает науку проще — но только ту, что существует в его рамках. Научная картина, существующая в объективной реальности — но за пределами раскрученных тем, — при таком подходе остается неизвестной широкой публике. И не только ей, но, как мы отметили, и многим ученым.

Скорее всего, это значит, что позиция Греты Тунберг победит. Скорее всего, политики большинства стран будут бороться с глобальным потеплением. Возможно, они победят.